Земля обетованная. Пронзительная история об эмиграции еврейской девушки из России в Америку в начале XX века

Я уже говорила, что часто врала. Я не помню ни одного конкретного случая, когда ложь стала бы причиной моего позора, но я знаю, что всегда имела обыкновение приврать, когда хотела рассказать о каком-то своём пустяковом приключении, чтобы приукрасить его таким количеством деталей и обстоятельств, что никто, кто был свидетелем этого маленького происшествия, не смог бы признать в нём то, что видел, если бы я не настаивала на своей версии с такой пылкой убеждённостью. Истина в том, что всё, что случалось со мной, действительно принимало в моём воображении угрожающие размеры и сияло великолепием, и я не могла, кроме как сознательными усилиями, уменьшить свои видения до их реальной формы и цвета. Если я видела пару гусей, следовавших за пасущей их ленивой девушкой, то они вытворяли на моих глазах такие фортели, на которые жирные гуси едва ли способны. Если мне случалось встретить бедного Слепого Мулье с хмурым взглядом, то мне казалось, что туча гнева заволокла его лицо, и я бежала домой, чтобы рассказать, тяжело дыша, как я чудом спаслась от его ярости. Я не буду притворяться, что абсолютно не осознавала своих преувеличений, но если вы настаиваете, я скажу, что всё вполне могло бы произойти именно так, как я об этом рассказывала, и стало бы от этого только интереснее.

Благородный читатель, который никогда не лгал и не исповедовался, будет шокирован этими откровениями о моей детской безнравственности. Какие существуют доказательства, воскликнет он, что я не лгу на каждой странице этой летописи, если, по моему собственному признанию, я всё детство блуждала в лабиринте лжи и фантазий? Я отвечу этому святоше, когда он бросит мне вызов, что доказательство моего перехода на сторону правды выгравировано в его собственной душе. Неужели ты не помнишь, ты, безупречный, как ты воровал и лгал, обманывал и грабил? О, не ты лично, конечно! Это твой далекий предок жил грабежом, и его чтили за кровь на его волосатых руках. Вскоре он открыл для себя, что хитрость эффективнее насилия и доставляет меньше хлопот. Еще позже он пришёл к выводу, что величайшая хитрость – это добродетель, он создал для себя моральный кодекс и покорил мир. Затем, когда явился ты, пробираясь сквозь дебри отброшенных ошибок, твой мудрый предок вытолкнул тебя прямиком на поляну современности, крича тебе в ухо: «Теперь веди себя хорошо! Оно того стоит!»

Вот и вся история твоей святости. Но не все люди начинают жить в один и тот же момент человеческого развития. Некоторые при рождении отстают, и должны за короткий промежуток своей личной истории наверстать те этапы развития, которые они пропустили на пути из мрака прошлого. Со мной, например, дело обстоит так: мне приходится на собственном опыте повторять все медленные этапы развития моего народа. Я могу научиться чему-то лишь ощущая уколы жизни на собственной коже. Меня спасает от жизни в неведении и смерти во тьме только чувствительность моей кожи. Некоторые люди учатся на чужом опыте. Заприте их в стеклянной башне, откуда открывается беспрепятственный вид на мир, и они смогут, опираясь на чужой опыт, совершить увлекательное путешествие по жизни и снабдить вас исчерпывающей жизненной философией, по которой вы сможете благополучно воспитывать своих детей. Но я не такое богоподобное существо. Я – мыслящее животное. Для меня вещи так же важны, как и идеи. Я впитываю мудрость каждой порой своего тела. И действительно, бывают моменты, когда врача в его кабинете я понимаю хуже, чем сверчка далеко в поле. Земля была моей матерью, земля – мой учитель. Я прилежная ученица – я слушаю и ловлю каждое её слово. Мне кажется, нет ни одной вещи, которой я научилась, более или менее непосредственно, не через телесные ощущения. Пока у меня есть тело, я не теряю надежды на спасение.

Глава VII. Границы расширяются

Длинная череда бед, которая привела к эмиграции моего отца в Америку, началась с его собственной болезни. Врачи отправили его в Курляндию*, чтобы он проконсультировался с дорогостоящими специалистами, которые прописали ему утомительные курсы лечения. Он был далек от выздоровления, когда заболела и моя мать тоже, и отцу пришлось вернуться в Полоцк, чтобы взять дела в свои руки.

Беда притягивает беду. После того, как мама слегла, всё пошло под откос. Дела постепенно приходили в упадок, поскольку слишком много денег уходило на оплату счетов врачей и аптекарей, а отцу, который сам ещё был нездоров и беспокоился за маму, не удавалось справиться с растущими трудностями. В целях экономии мы уволили слуг, и вся работа по дому и уходу за больными легла на плечи моей бабушки и сестры. В результате Фетчке переутомилась и заболела лихорадкой. Младшая сестра, страдая от неизбежной нехватки внимания, стала хандрить и капризничать. И в довершение всего, старой корове взбрело в голову лягнуть мою бабушку, и та неделю пролежала с ушибленной ногой.