Земля под копытами

— Дадим, Андрей, всем дадим квартиры. Будем думать, советоваться. В самые ближайшие годы управление нам что-то подкинет. — Директор взял из моих рук чашку, отпил и снова поставил мне на ладонь. — А пока что, сам видишь, семейные люди без жилья. Вон и твои друзья, Юрко с Лелькой, молодожены, а без крыши над головой. Думаю, что им и отдадим Петрову квартиру, справедливо будет…

Целились в волка, волк вскочил на ноги и прыгнул за скирду. Вокруг белела голая равнина, бежать было некуда…

Я оперся о край раковины и, недобро улыбаясь, взглянул на директора:

— Ну что ж, я добрый, пока меня не загонят в угол. Теперь я знаю, что я буду писать. Я напишу такую историю, что у вас с Прагнимаком пятки зачешутся… Готовьтесь идти на пенсию, Георгий Васильевич. Но не по-доброму, не с цветами и благодарностями, а с оргвыводами. Мне вас искренне жаль…

Тут Георгий Васильевич вытаращил на меня круглые, странные глаза, и хмель в его глазах рассеялся, словно утренний туман над прудом. Рука директора с ухоженными ногтями описала полукруг, отплыла назад и нащупала ручку двери. Губы шевельнулись, но голоса не было слышно. Как в немом кино. В гостиной играли танцевальную мелодию. Директор кашлянул и попробовал улыбнуться: так улыбаются в кресле дантиста, когда бормашина уже включена.

Я пробежал пальцами по лицу: оно было чужим…

Опередив директора, который едва передвигал ноги, я вошел в гостиную и на глазах у всех пригласил Викторию на танец. Музыки я не слышал.

— Я ухожу отсюда, Вика.

— Ты растревожил мою маму. Она почему-то боится за меня и уже принимала валидол.

— Они все хотят стать между нами. Им наплевать на интеллект, на духовность. Я для них — никто, я даже не кандидат наук.

— Хочешь, я завтра позвоню тебе?

— Завтра может быть поздно.

— Почему?

— Не знаю. Я боюсь себя, я из тех людей, которые, если любят, способны на все. Я просто исчезну. Я уйду в лес. Там все естественно и искренне. Будут охотиться на зверей, а они на меня. Я даже не возьму с собой транзистор. Мне наплевать на мир людей. Зимними вечерами я буду смотреть на луну и думать о тебе…

— Не нужно так, слишком сентиментально, мне захочется плакать.

— Ты все думаешь, что я шучу.

— Это я шучу.

— Проводи меня.

— Нет… Что подумает общество?

— Ты сейчас же вернешься. Я хочу попрощаться с тобой без свидетелей. Иди первая и подожди меня на лестнице.

— Мама права, ты искуситель. Я теряю рядом с тобой волю. Но это уже в последний раз, честное слово. Дай мне тихонько сигарету… Ты меня выкрадешь, правда? Как интересно! А разговоров будет среди знакомых! Викторию украли!.. Ты видишь — я смеюсь, хотя мне хочется плакать. Не знаю почему…

Теперь я сосредоточил все свое внимание на лице, которое становилось все своевольнее. Отвернувшись, поправил его перед стеклом книжного шкафа. Лицо было пластичное, словно размятый в ладонях теплый пластилин, слушалось малейшего прикосновения пальцев, но быстро теряло форму. Вылепив на лице меланхолическую сосредоточенность, я осторожно, словно боялся рассыпаться, направился к директору, Вики в гостиной уже не было. Темно-коричневое платье ее матери виднелось сквозь открытую в комнату дверь. Гости вновь собирались вокруг праздничного стола. Ошеломленный Георгий Васильевич сидел под розовым зонтиком бара, прикрыв глаза ладонью. Я сел рядом. Мне захотелось рассказать директору про Харлана:

— …Мы им пренебрегали. Мы ценим человека только после его смерти, лишь после похорон начинаем понимать, кого мы утратили. Разве не правда? Это была великая личность. Он умел держаться сам перед собой по команде «смирно» и не разрешал себе даже моргнуть, хотя часто стоял на ветру и слезы катились из его глаз. Он пророс из своего полесского Пакуля, как росток прорастает сквозь асфальт. Он всего себя выложил, чтобы пробиться, и уже зеленел над асфальтом, когда злая судьба скосила его. Никто из вас не знает, как безумно он любил Лельку, и пожертвовал ею, отдав этому рахитичному святоше, потому что Лелька только бы мешала ему расти. Я был с Петром в тот вечер, когда он их познакомил. Он тянул водку как воду и где-то в полночь, упав головой на стол, плакал! Он знал, что это уже все, что они, Лелька и Великий Механик, будто созданы друг для друга, он знал это заранее, он все взвесил, но любить так, как Харлан, никто не умел…

Бессильная злоба распирала меня, я хрипло рассмеялся, но сказать все это не успел: ко мне приближался Прагнимак. Я вскочил, намереваясь отступить за кресло, но было уже поздно: жилистая пятерня Прагнимака легла мне на грудь, сжала в тугой узел воротник сорочки и галстук, и бисеринки пота на крутом лбу заместителя директора начали катастрофически быстро приближаться к моим глазам: сила сельского парня еще жила в нем. Серые губы Прагнимака разжались:

— Вовкулак![21]

Я дернулся и, оставив в руке заместителя директора Харланов галстук, почти бегом бросился к двери. В коридоре меня догнала Олена:

— Не сердись, Андрей, сама не знаю, что с ним случилось. Но правда, ты сейчас непохож на себя! На кого же ты похож, боже мой!..

— На волка! — хохотнул я и оскалил зубы.