Земля под копытами

— Уважаемое товарищество, друзья! Я хочу только присоединиться к прекрасному тосту дорогого Георгия Васильевича и выпить за женщин — счастливую иллюзию этого мира (Шишига вдруг заметил насмешливую улыбку Прагнимака и вспомнил, что повторяет тост Петра Харлана — на его же новоселье, где был заместитель директора). Мы живем, пока живет в нас эта счастливая иллюзия. Когда эта иллюзия умирает, мы всего лишь существуем. Мы торопимся первыми выйти на финишную прямую, ибо там нас ждет восхищенный взгляд женских глаз. Я пью за очаровательные глаза наших женщин и за тех отважных и уверенных в себе мужчин, которые знают один путь в жизни — к вершинам!

Прагнимак, не дожидаясь, пока Андрей закончит тост, выпил вино. Он много пил сегодня. Шишиге громко, хотя и недружно, аплодировали. Георгий Васильевич раз пять разнимал и сводил ладони, но без звука.

— Теперь я поняла, что, пока слово не вырвалось, ничего еще не потеряно. — Олена полулежала в кресле, и лицо ее было спокойно, как река в погожее летнее утро. — За эти дни я несколько раз порывалась рассказать все Прагнимаку, но он ничего не хотел слушать, он запрещал мне говорить. Потому что он — мудрый. А скажи я хоть слово — и все бы развалилось навсегда. Мы можем подозревать, догадываться, но слово не произнесено, а значит, как бы и ничего не происходило. — Она выпила немного лишнего и повторялась, теряя мысли. — Вчера, Андрейчик, я поняла, что он мой и что я ему нужна, что без меня все для него потеряет смысл, ты очень правильно сказал…

— Я ревную, — улыбнулся я, следя краем глаза за танцующей Викторией.

— Кто бы еще говорил о ревности — ты весь вечер живешь Викой.

— Оставь, Оленка. Я только играю. От тоски. Ты — с Прагнимаком, а я — с нею.

— Ты злой, а она наивная девчушка. Сегодня она спрашивает меня: «Олена, ты давно знаешь Андрея?» — «А что?» — «У меня такое чувство, что я знаю его с детства…»

— Думаешь, я ей нравлюсь? — Я закурил, чтобы скрыть волнение.

— В ее годы все мы влюблялись. А в тебе, кроме всего, — бешеный электрический заряд. Но с тобой она не будет счастлива. Ты ненасытный. Рано или поздно ты пожертвуешь ею, как и мной.

— Оленка…

— А разве это не правда?

Из клубов табачного дыма вынырнул Прагнимак, он, как всегда, ступал уверенно и тяжеловато, словно но железному полу в ботинках с магнитными подошвами. Опустился в кресло возле Олены, взял ее ладони в свои и прижался к ним лбом. Я почувствовал себя лишним, поднялся и пошел в коридор.

В коридоре никого не было, и я мог наконец дать отдых своему лицу. Может, виноваты были несколько выпитых рюмок коньяка, но лицо сегодня не подчинялось моей воле. Я остановился перед зеркалом. На моих глазах лицо изменялось, челюсти словно раздвигало изнутри, нос делался шире, а лоб оседал, как стреха старой хаты, становясь более пологим. Я, словно скульптор, принялся восстанавливать свое лицо. Пальцами месил его, как глину, и формовал, и оно постепенно приобретало обычный вид. В туалете зашумела вода. Я устремился на кухню, чтобы немного побыть одному после пластической операции…

Кухонный стол, заваленный пустыми консервными банками и уставленный грязной посудой, стоял шагах в двух от двери, и я сразу заметил горшочек с красной икрой. Икры, правда, было уже на самом донышке. Я придержал дверь носком ботинка, а сам потянулся всем телом, словно в школьном гимнастическом зале делал «ласточку», к столу. Ложки поблизости не было, и я черпал икру сложенными в совочек пальцами и глотал, не жуя. Лицо мое за этой лихорадочной работой снова вышло из-под контроля, но я все-таки доел икру, вытер о полотенце пальцы, и только тогда привел в порядок лицо. И вовремя, потому что в коридоре послышались знакомые директорские шаги. Я схватил чашку и отвернул кран, словно захотел пить.

— Что, Андрей, тоже водички?

В чашке бурлила вода, со звоном падала в белую раковину, а мы стояли рядом, и ни одной живой души вокруг, даже по коридору никто не ходил — сама судьба послала мне счастливый случай.

— Георгий Васильевич, я хотел с вами посоветоваться. — Голос мой становился тоньше, и сам я словно бы терял в росте. — Если позволите. Вы мне сейчас как отец…

— Говори, говори, Андрей, все мы — люди…

— Помните, вы приказали вселиться в квартиру Харлана, а потом уже оформить все как следует. Вы подсказали бы нашему профсоюзу…

— Ну что ты, Андрей, я тебе удивляюсь, будто ты первый день в конторе. Как же это я могу подсказывать коллективу? Такие дела у нас решаются демократично, воля всех — закон. Тут уже не мой сектор. Я тебе говорил, правда, но говорил, чтобы ты присматривал за квартирой. А кому и как передать — это уже коллектив решает.

— Георгий Васильевич, а как же с историей конторы? Скитаясь по голосиевским углам, много не напишешь. — Я обратился к последнему козырю. — Очень хотелось бы увековечить…