Земля под копытами

— Прошу, проходите в гостиную.

И из вежливости дернул уголками губ, имитируя улыбку. Он был вежлив, как недавно Великий Механик. Я нагло взял Прагнимака под руку, и так мы вошли в гостиную. Со стороны казалось, что хозяин сопровождает весьма уважаемого гостя. Поклонился присутствующим, никого особенно не выделяя. Глаза Вики, сидевшей под зонтиком комнатного бара, остановились на мне и угасли. Я оставил Прагнимака и смело подошел к директору, который стоял в обществе элегантных пожилых женщин. Лицо директора на краткий миг нахмурилось, но тут же морщины вокруг его глаз расправились, а правая рука плавно поднялась, одновременно сгибаясь в локте, и по-отцовски снисходительно обняла меня.

— Здорово, здорово, Андрей! Прошу знакомиться — наш коллега. Это с ним на пару мы два дня вели конторский корабль по бурному житейскому морю…

Я галантно поцеловал женщинам надушенные руки, изобразив на лице скромность. Одна из них была определенно матерью Виктории — высокая, стройная, лицо некрасивое, но чуткое и волевое.

— Ты, Андрей, конечно, читал сегодня в «Правде» статью? — (Я поспешно кивнул.) — Нет, я еще раз подчеркиваю, — директор поднял палец и обвел всех взглядом добрых, полных благородного возмущения глаз, — я еще раз подчеркиваю, что это безобразие, и это нужно беспощадно выпалывать. Вопрос поднят очень правильно и своевременно. Сотни людей изо дня в день просиживают штаны в никому не нужных конторах, миллионы государственных рублей летят на ветер, неужели мы такие богатые?.. Илья Денисович, ты читал сегодня в «Правде» статью «Контора пишет»? — закричал он через всю комнату Прагнимаку. — Многие затылок почешут! А как алмаатинцам врезали? По самую завязку! Нет, но ведь это нужно додуматься — самолетом дорожки из Москвы в Алма-Ату отправлять. Девятьсот пятнадцать рублей! Разжирел народ. Мы когда-то жили намного скромнее: конторские книги кучкой сложишь, сверху кусок фанеры — вот и столик. — Морщины на лице директора разгладились. — А как я впервые явился из села: корзинка в руке, полотняная блуза, брезентовые штаны…

— Как ты на вокзале спал, этого я никогда не забуду. Послали меня в командировку, поезд уходил ночью, еду на вокзал, гляжу — а там наш новый сотрудник, подложив корзинку под голову, спит на полу. А милиционер вокруг ходит и никак не добудится… — восторженно рассказывала мать Вики.

— Об этом бы написать! — На моем лице проступил теплый румянец. — Написать историю нашей проектно-конструкторской конторы! Издать на хорошей бумаге, в коленкоровом переплете! — Я восхищенно и наивно смотрел в глаза директора.

— А что, это мысль! Вы, молодые, теперь приходите на готовое. А мы начинали с чистой страницы. Возьмись, Андрей, полезное дело сделаешь. Факты мы тебе дадим. С понедельника ты вернешься в отдел, за свой стол, — нам управление указало на раздутые штаты, по штатному расписанию помощник действительно не проходит, оставим в приемной только секретаршу, — и фактик к фактику, глядишь, за год и томище! Отпечатаем на машинке, переплетем — и читайте, изучайте…

Он оставил меня и, широко распростерши руки, пошел навстречу новой паре, вплывавшей в комнату.

— Закурим? — Дрожащими пальцами я достал пачку сигарет.

— Мама глаз не сводит. — Вика взяла сигарету и демонстративно сунула ее в пачку. — Может, на балконе?

Я безвольно и устало, словно старый-престарый измотавшийся волк, потащился к балконной двери. Удар был сокрушительный. Волк пригрелся было под скирдой прошлогодней соломы, на солнышке, в затишке, ему казалось, что так тепло и спокойно будет всегда, он прищурил глаза — и вдруг в него пальнули. Все выстроенное в моем воображении летело вверх тормашками: я возвращался в отдел, к письменному столу, к чертежной доске!

Сиверко дул нам в лицо, сыпал на балкон холодную морось. Я снял пиджак, накинул на плечи Виктории. Остался в одной сорочке, но было жарко. Я словно перестал ощущать холод. В палисаднике глухо шумели ветвистые осокори. Я разжал пальцы и ловил упругие, влажные порывы ветра. Сиверко пахнул густым запахом осеннего леса, не соснового, пригородного, а настоящей полесской пущи, где ночами толстый лиственный наст разрывают головастые грибы, где по ночам мерцают старые дубовые пни и испуганно вскрикивают невидимые птицы, а на дубах шуршит сухая листва, и тропинки остро и сладко отдают зверем…

— Вы напрасно пришли, Андрей, — первой заговорила Вика. — Я вышла с вами, только чтобы сказать вам это. Мне стыдно, что там, у машины, я вселила в вас какие-то надежды. Это все игра, я такая артистка! Папа когда-то предлагал даже устроить меня в театральный институт…

— Зато я не актер, для меня все очень серьезно.

— Это тоже иллюзия, Андрей. Я изнеженный ребенок, которому с детства стелют под ноги ковровую дорожку и просят о единственном — как-то передвигать ногами. Я не привыкла к сквознякам, я вправду аквариумная, это вы точно сказали. А вы умный, смелый, гордый человек, вам нужна не я…

Я резко повернулся к Вике. Свет из комнаты падал на мое одеревеневшее от внутренней боли лицо. Лишь губы дрожали.