Земля под копытами

Волк припал к асфальту, распластавшись на тротуаре, — весь, от бакенбардов на щеках до хвоста в подвижных серебристых волнах, будто марево. Асфальт был твердый, жесткий, когти скользили по нему, как по льду, асфальт пах керосином, смолой — городом, что смотрел со всех сторон на волка бесчисленным множеством светлых глаз, а люди были уже совсем близко, ничего он так не боялся, как людей. Тоскливо гудели вверху осокори, напоминая о лесе. Волк оттолкнулся лапами от асфальта, перепрыгнул через металлическую ограду, серебристо сверкнул в свете уличного фонаря и помчался посредине улицы, словно просекой, между потоками машин. Город работал, учился, любил, рожал, город жил своей установившейся повседневной жизнью, а волку казалось, что в него целятся из каждого окна, из каждой открытой двери, из автомашин, троллейбусов, трамваев, страх мутил его, город виделся гигантской клеткой, дверцы которой вот-вот захлопнутся, и он крупной рысью гнал на далекий призыв чащи…

Посреди Львовской площади, откуда дорога стлалась к Глубочице, к Кожемяцкому яру, к Дорогожицким лесам, волк присел, задрал морду к небу, и из его горла вырвался долгий печальный вой.

Но ни одна живая душа в огромном городе не откликнулась на его отчаянный призыв…

1972—1980 гг.

Авторизованный перевод Н. Дангуловой.

БАЛЛАДА О СЛАСТИОНЕ

1

А родословная Йосипа Сластиона, сыном Македона в метрику со слов его матери записанного, — от самого Уполномоченного. И никому не верьте, будто Мария век в девках вековала, а дитятко свое в лозе нашла, когда за Днепром сено сгребала. Все это байки да предрассудки темные. Я старая, как мир, много на своем веку видела-перевидела и биографию Сластионову всю как есть расскажу.

Личко белое, щечки алое яблочко, соком налитое, — вот вам писаный портрет нашей Марийки на выданье. А тут присылают в село Уполномоченного. И до него, ясное дело, уполномоченные приезжали: тот — по мясу, тот — по облигациям, тот — по табаку, энтот — по севу или по уборке; были уполномоченные нара́зно по ботве, по буракам, по зерну или там — по соломе. А новый, как приехал, собрал нас, сельское, значит, начальство (я в те годы для уполномоченных стряпала, правлением была на то приставлена), собрал нас и говорит: «Я — над всеми уполномоченными Уполномоченный». И правильно высшее начальство распорядилось, потому как уполномоченных в те года столько развелось, что голова кругом шла: каждый понедельник за ними в район конный обоз посылали.

Дальше Уполномоченный над уполномоченными говорит: «Мне, товарищи, в районе через день надо бывать, потому как я должен регулярно отчитываться в верхах за проделанную работу и получать новые вказивки[22]; и вообще, как рыба без воды, не могу я, — говорит, — долго жить без высших сфер, мне непременно раз в два дня воздуху глотнуть наверху требуется. Такая уж у меня организация организма». А Мария тогда молоко в район возила, все старалась устроиться где полегче, это уж у них в роду так повелось. Дед будочку у пристани держал, когда еще у нас пароходы останавливались, так все норовил купить за копейку, а продать за рубль. И у рыбаков рыбу за шкалик принимал, а втридорога продавал… Председатель колхоза, значит, вызывает Марию, наказывает: «Будешь через день вместе с молоком отвозить в район товарища Уполномоченного. Только побольше соломки подстилай в телегу, пусть завхоз выпишет, чтоб не трясло их и мягко сиделось».

После уж болтали, будто Мария сама к ему липла. А ей сверху наказ такой вышел. Хоть не диво, ежели б и липла. Уполномоченный был лицом пригожий, румяный, ровно месяц, и статью видный (Йосип Македонович обличьем в отца удался, а ростом — в мать, та коротконожкой была, все смеялись: на ночь коту нечего есть…) И костюм у Уполномоченного белый, тонкого полотна, и картуз белый, а портфель большой, пухлый такой, покуда не узнали, что там, думали — в ем вся его большая наука.

Так вот, возит его Мария месяц, второй, третий. Уже и жнива[23] отошли, картошку выкопали. А тут гляжу: как-то на неделе вертается Мария из района одна, пустые бидоны на задке телеги тарахтят.

— Где ж твой районный пассажир? — спрашиваю.

— Не пришел сегодня к Корчме. Ждала-ждала да и поехала, не ночевать же на дороге.

Она его все к Корчме — развилка перед въездом в райцентр так называется — подвозила. У Корчмы и забирала.

Щебечет, щебечет она мне, соловьем заливается, но я-то вижу по глазам, что сильно тревожно у ней на душе. Нет нашего Уполномоченного неделю, нет месяц, нет и три. А поздней осенью поползло по селу: Мария ребенка ждет. Люди посмеиваются: родит, мол, Мария, и будет у нас свой уполномоченный, не надо из района возить. Нашим людя́м только попади на язык. А чего тут смешного, ежели многие бабы на Уполномоченного заглядывались, да ему, вишь, одна Мария приглянулась.