Земля под копытами

Из писателей я уважаю Робинзона Крузо. Зимой, когда нету никакого кино по телевизору, сидим с бабкой на печи и читаем. То баба вслух прочитает, то я, — известное дело, глаза уже болят много читать. А писателя этого я за то уважаю, что он сам в хозяйстве все делал. Руки у него откуда следует росли. А теперь — портфель носить умеют, а доску построгать — бегут к такому вот деду, как я. Ну а когда мы, деды, поумираем, что с миром будет? Я и Македоновичу, было, говорю: «И чего ты за тем портфелем так убиваешься? С портфелями теперь через одного, а ремесло помеж всех суседей у одного тебя. Быть тебе в почете у людей, пока по земле ходишь, а портфель — сегодня он есть, завтра отобрали и другому отдали». Сластион набычится и молчит.

И тогда уже ничего против не скажи ему. Он меня из бригады выжил, исключительно через то, что правды слухать не хотел. С бригадиров-то я ушел, а в бригаду еще понемногу хаживал. Привык за столько лет к людям. Ежели какой день на работу не выйду, места себе не нахожу, вроде больной, вроде помирать собрался и только сверху команды жду.

Значит, что вам сказать, какую характеристику дать Македоновичу?

Когда с милиционеров сняли его, пошел Сластион в мою бригаду. Претензий к нему не было. Бригадиру что нужно? Чтоб выполнял задание — и весь сказ. Я такой был: ты к работе со всей душой, и я к тебе душевный. По работе человека ценил. И еще принцип был: пусть у меня и оплата бригадирская, и топором махать не обязан, но я с топором не расставался, — где трудно, туда и на подмогу идешь. Хлопцы меня уважали за это. Потом уж Сластион такой порядок завел: бригадир утром раздал наряд — и на мотоцикл, только его и видели. А как дело до того дошло, я коротенько расскажу, заболтался совсем, а у меня работа срочная: агроном колхоза над душой стоит, чтоб раму для парника сделал, коровы, вишь, из огорожи вырвались и раму в щепы разнесли…

Характеристику, значит, Йосипу Македоновичу я такую дам, добрую характеристику. Пока рядовым в строительной бригаде работал, кругом ему почет выходил. Портрет на доске Почетной возле конторы висел. И я всегда его в пример ставил. И председатель колхозный как только собрание, так и нахваливает его. Одно плохо: поучать хлопцев любил. Рядом работает такой же, как и он, работяга, а под руку, простите, гавкает: не так делаешь, не так ступил, не то сказал. Ну, хлопцы и смеялись над ним от души, иначе чем «товарищ начальник» не называли. А он, правда, не очень и обижался. На «начальника». Вроде б и смеется со всеми вместе, а чувствуется, что это ему приятно. Да, работал хорошо, где хотите скажу. Мало у нас теперь таких мастеров в селе. Старики что — один курослеп, у другого руки дрожат, не для тонкой работы, а которые помоложе — те больше на машинах да на тракторах.

Так вот и поживали.

Однажды послали его на республиканское совещание строителей. После того совещания ровно подменили человека: как будто тот же Сластион, что раньше был, — и не тот. У меня глаз на это острый, пчелу в лицо узнаю, какая из какого улья.

— Ну что там на совещании говорили, чему доброму научили? — спрашиваю.

— Знакомого встретил. Сельский он, наш. Возит начальника по строительной части. Так у этого начальника персональная «Волга». Черная. Целый этаж, говорят, занимает, во как живет. Дача, может, сто комнат, персональный пруд с теплой водой. Идет по театру — все расступаются. Тетка, которая одежу выдает, бежит, чуть не падает, ему первому несет. А шапка у него…

— Так что ж вам на совещании говорили?

— Трубку снимет, даст команду, что на обед желает, мигом ресторан ему освобождают, один в зале обедает, чтоб никто не мешал думать. Десять официантов из колеи лезут, наперегонки обслуживают. Из машины выходит — шофер портфель следом несет…

Так я ничего от него и не добился. А вскорости поехали мы со Сластионом на луга — загон для колхозных телят делать. Председатель на своей машине подвез, а сам дальше — в Киев поехал. Сварите, говорит, уху, а я заскочу за вами на обратном пути. Загон я один ладил, Сластион сначала рыбу на речке ловил, потом над ухой колдовал. Суетился, будто сватов к девке перезрелой ждал. Я управился, подхожу к костерку, а уха уже парует. Поллитровка с мелководья белым глазком поглядывает, охлаждается. Стали мы председателя ждать, слюнки глотаем, а его все нет. Вижу, нервничает мой Македонович. А он, чего там скрывать, любил возле начальства потереться. Не помню, что уж мы отмечали тогда, то ли итоги соревнования, то ли новые обязательства, — собрался колхозный актив в детяслях. Для рядовых работников — маленькие столики, за которыми дети едят, для начальства — стол из клуба принесли. Глядим, и Сластион с краю того стола примостился. И раз за разом к председателю обращается:

— Может, винегретика подать? Холодец берите, домашний холодец, жинка моя варила. Минеральной водичкой запьете?

А рядом со мной тракторист сидел, сосед Сластиона, тот такой, что хвостом вилять не станет и на острое слово не поскупится. Слушал он, слушал, не выдержал да и говорит вслух: