Земля русская

Сразу за железнодорожным переездом начинается улица его имени. Пригородные домики в садах. Яблони опираются ветками о землю: тяжело держать такую массу плодов. Сквозь открытые стекла в автобус проникает запах антоновки и перебивает бензиновую гарь.

Потом — сразу поля. Неоглядная ширь полей, слегка притуманенная, с крутолобыми сопками, с купами деревенских садов и бесконечными шеренгами белых столбов «высоковольток». Лесов нет, лишь в низинах темными шарами клубятся заросли ивняка.

Куракино. Выхожу из автобуса. Дальше надо идти пешком. Обязательно пешком, если хочешь хоть чуть-чуть почувствовать, как оно было  т о г д а.

Но прежде — оглядеться, найти Матвеево подворье. Он жил здесь. Вот тут стояла его изба, окнами, должно быть, на восток: в деревне всегда так строятся. Немного дальше — баня, тут была его могила, теперь она на братском кладбище в Великих Луках. Восемьдесят три года прожил человек на этом самом месте!

Родился крепостным. В метрической книге Успенской церкви значится: «3 августа 1858 года родился Матвей у помещика Болотникова. Родители Кузьма Иванов и законная жена Анастасия Семеновна, оба православные…»

Вырос, женился, восьмерых детей вырастил. Пережил войны. Пахал эти нивы сохой и ходил, щупая пласт, за трактором. Плотничал, пас скотину, сторожил колхозные амбары… Почти восемьдесят лет в непрерывном труде! Долгая и такая, кажется, обыкновенная жизнь…

Но почему так остро хочется проникнуть в нее, представить, почувствовать, сопережить каждый ее день? Как истомленного жаждой колодец, притягивает тебя эта обыкновенная жизнь. Может быть, секрет в вечном таинстве подвига? Или в собственных прожитых годах? Или в способности сопереживать? Трудно ответить однозначно и, наверно, невозможно. Только стоишь вот у заросшего травой бугра, и волнение стесняет грудь…

От этого места пошел старый Матвей на подвиг. Как это было? Надвинул шапку, запахнулся поплотнее, взял палку, оглянулся. Знал ли он, что не вернется? Знал. Заранее, прежде чем повести фашистский отряд, отправил сына Василия предупредить своих. Знал, что, подведя врагов под пулеметы, сам не уцелеет.

И нету нам выбора, нету!
И можешь, не можешь, иди!

Пошел старик. Ему ли не знать дороги! Фашистам надо в Першино. Туда от Куракина прямой путь: миновать Новую Дубраву, чуть в стороне по правую руку оставить Малкино — вот оно на взгорье, и Першино.

Как не понять, зачем фашистам надо в Першино, если в Малкине наши, 31-я отдельная курсантская бригада: Першино-то в тылу! Кузьмин взял вправо, на Рысино, Крупенино…

Я повторяю примерно тот же путь. Примерно — потому, что никто не знает точно, какими буераками водил дед Матвей врагов морозной ночью на 14 февраля 1942 года. Еще издали увидел Малкинскую высоту. Тогда на ней стояла деревня, небольшая, всего десяток изб, сейчас — обелиск в ограде, молодые деревца и стог сена. По склонам тянется траншея с пулеметными гнездами — круговая оборона. Траншея заросла травой, и старые печины тоже заросли, камни уходят в землю, пройдет еще лет двадцать, и ничто не напомнит, что здесь жили люди. Только обелиск…

Здесь 14 февраля 1942 года

геройски погиб 83-летний колхозник

Матвей Кузьмич Кузьмин,

повторившей подвиг Ивана Сусанина

Перед высотой мшистое болото с чахлыми березами, за ним — высокая, почти отвесная гряда холмов. Справа и слева — сжатые поля, скошенный луг. Тут, на заснеженной равнине, и нашли свою могилу более двухсот фашистов. Им уготовил ее дед Матвей.

Надо прикрыть глаза, чтобы воображение нарисовало ту, последнюю, минуту жизни Матвея Кузьмина… Вот стоит он, опираясь на палку, высокий, костистый, старый, и смотрит, как секут пулеметы врагов. Да, он не ложился в снег, не прятался, не делал вида, что и для него огонь — неожиданность. Он сам подготовил эту минуту, ждал ее и теперь стоял, спокойный, бесстрашный, и смотрел… Ему обязательно надо было видеть смерть поганцев, этой чумы, вознамерившейся сделать его, деда Матвея, снова холопом. Он торжествовал победу, и была та сладостная минута торжества над врагом итогом, смыслом, высшим взлетом его долгой обыкновенной жизни.

И тут он заметил, что пули не летят в его сторону, что за его спиной прячется офицер и бегут сюда, спасаясь от огня, солдаты. Нет же! Не будет вам спасения! И закричал старик, закричал что есть мочи: «Сынки! Не щадите меня! Бейте поганцев!»

…Тишина стоит над Малкинской высотой. Белые облака плывут по нежаркому небу. Качает ветер сухую траву… Обелиск, молодые деревца, стог сена. Человек присел на камень, задумался… Наша, до боли родная, святая земля.

КАЗАЧИХА — ЗОВЕТСЯ ДЕРЕВНЯ

Она смотрит с невысокого пьедестала, повернув голову к плечу и чуть наклонив ее. Смотрит сурово и тревожно, и кажется, что лицо ее еще не остыло после боя, что в глубине зрачков затаилась боль и недоумение: неужели рана смертельная, неужели померкнет свет, совсем, навсегда?

Девушку звали Алией. Она была снайпером.

На пьедестале слова: