…Если ехать от Новосокольников к Локне, то сразу за Насвой, на взгорье в густых садах увидите деревню Казачиху. Ничего приметного: избы, плетни, вербы на огородах, косогоры…
Алии было восемнадцать с половиной лет, а в снайперской книжке цифра «70» — столько фашистов она убила. И вот бой за Казачиху. На штурм пошел четвертый батальон 54-й отдельной стрелковой бригады. В цепи атакующих — вооруженные автоматами снайперы Алия Молдагулова и Надя Матвеева. Бойцы уже ворвались на огороды, когда сильный огонь прижал их к земле.
Алия остановилась за вербой. Она видела, как пули выбивали строчку перед цепью залегших. Нельзя ждать, надо поднять бойцов, одним рывком преодолеть сорок шагов до траншеи.
— Надюша, видишь, что делается? Еще минута — и будет поздно. Поддержи меня огнем. Пришла моя очередь…
Будто натянутым луком распрямилась верба и послала девушку-стрелу вперед. Десять шагов, двадцать, тридцать… Надя била длинной очередью, и пули обгоняли Алию. Еще не кончился диск, когда Алия вскочила на бруствер траншеи. Первым поднял своих автоматчиков старший сержант Николай Неруш, за ними — вся рота. Началась рукопашная. Потом сосчитали, что Алия убила семерых. Восьмым был офицер. Он выскочил из блиндажа и кинулся на нее, схватил за горло. Алия отбросила его ногой. Секунда — и короткая очередь прошила врага, но и фашист успел нажать на спуск парабеллума…
…Она лежала на плащ-палатке, и синь ясного морозного неба отражалась в ее глазах.
— Какой яркий свет! Надюша, неужели он померкнет? Совсем, навсегда? Напиши обо мне в Ленинград. Хочу, чтобы помнили… Как хочется жить! Солнце… Почему уходит солнце?..
Померк свет в темных очах Алии, свет необозримых степей у аула Сара-Булак, свет белых ночей Ленинграда, свет синего снега под Казачихой. На высоком кургане в длинном ряду гвардейцев 43-й Латышской стрелковой дивизии лежит дочь казахских степей, воспитанница ленинградского детдома, воин-герой, девушка по имени Алия. Над могилами — гранитная пирамида обелиска. Осенью с Балтики дуют ветры и приносят низкие тучи. Тучи обнимают обелиск и кропят камни дождем. А весной тянутся над курганом караваны журавлей и зацветают ромашковые казачихинские луга. По каменным ступеням поднимаются на курган люди, кладут цветы…
Нет на русской земле таких деревень, мимо которых можно пройти не обнажив головы. Только равнодушному к истории своего народа покажутся они безлико одинаковыми.
Дорога, войдя в лес, вьется вдоль речки. Черная торфяная вода неглубока, лишь в редких местах разольется омутом, и желтый опавший лист на ней лежит неподвижно, будто и кончилось тут течение. Но за омутом, раздвинув кусты, опять увидишь тонкую струйку, лениво омывающую корни столетних дубов.
Дубы растут по всему берегу, но особенно много их на широких полянах. Тут они выстраиваются шеренгами, и по ним можно угадать, как стояла деревня и сколько было домов. Дубы сажены давным-давно. Видимо, рубил человек избу и перенес на огород из лесу дубок. Дубы переживают не одно поколение, а человеку хотелось долго жить в памяти потомков. Вот они и живут, безвестные русские мужики: деревень давно нет, а дубы стоят, широко раскинув кроны и протянув корни к речке Чернушке.
Да, речку зовут Чернушкой. Кто не слышал о ней! У самого устья есть поляна с незарастающей тропой.
Необычное волнение охватывает душу, едва ступишь на очерченный лесом круг чистой земли. С этой минуты все перестает существовать. Для тебя нет ни больших городов, ни шумных дорог, ни суеты повседневных забот — все отступило, ушло из памяти, ты один на один с черной амбразурой дота.
Низким пауком с земляной крышей-горбом лежит он на земле. Три щели, как три страшных глаза. Сухие стебли татарника густо прикрыли их. Они, наверно, и тогда торчали из-под снега, почерневшие будылья, и маскировали смертоносные амбразуры. Узнать бы, которую из них закрыло горячее сердце Матросова. Пожалуй, вот эту, что нацелена вдоль опушки на север, ведь наступление шло на деревню Чернушки, а она южнее поляны. Но на войне всякое случается, тем более что дот запирал дорогу не один.
Это не любопытство — узнать ту амбразуру. Это — страстное желание прикоснуться к камням, которые окропила его кровь. Думаешь, вот коснусь — и войдет в меня частица его безмерной отваги и силы, его святого чувства долга, которые сильнее жажды жить. Ведь не праздное любопытство проторило сюда тропу, а неодолимое стремление души к очищению.