Земля русская

— Не выдумывай, — мотнул головой лейтенант. — Что за ерунда: заживо зарыть в могилу.

— Никакая не ерунда, — стоял на своем Сережка. — Я точно говорю. Испытано. В деревне не раз делали. Спрячешься, бывало, и лежишь — никакого холода.

Лейтенант молчал. Или задремал, или думал. Сережка переминался с ноги на ногу.

— Все равно ничего не придумаете. Я вам точно говорю.

— Зови командиров. А сам отойди, не положено тебе слушать.

О чем совещались командиры, никто не знал. К рассвету началась метель. В чащу ветер не проникал, он шумел только в вершинах елей, а внизу было тихо и снег густыми хлопьями укутывал подлесок. «Самое-то время, — думал Сережка, сгорая от нетерпения. — Все следы укроет». Его позвали к командиру.

— Оденьте его теплее, — сказал Андрухин. — Портянок больше накрутите, валенки дайте взрослые. Шапку, Еремеич, отдай свою. Полушубок тоже ни к черту не годится — замените.

Андрухин отдавал распоряжения сердитым голосом, и по этому угадывалось, как трудно ему было решиться на такое. Пока Сережку переодевали, он при свете фонарика, заглядывая в карту, что-то быстро писал.

Сережка стал похожим на медвежонка: шуба до пят, из меховой шапки один нос торчит, в огромных валенках не гнутся ноги.

— Спрячь донесение за рубаху, — сказал Андрухин и сам осмотрел, ощупал мальчишку. — Дорогу хорошо запомнил? Из урочища выберешься — и по речке. Эх!

Только это восклицание, похожее на стон, и сказало людям, как тяжко командиру отряда. Трое взрослых и один ребенок прошли мимо часового в сторону немцев. Время приближалось к рассвету. На поляне гудел ветер, и сквозь пелену снега прорывался тусклый свет ракет. Методично, с четкими, словно отмеренными по часам, перерывами бил пулемет.

Партизаны остановились под широкой разлапистой елью и без слов начали рыть в сугробе яму. Это походило на жуткую сказку: темная ночь, разрываемая пулеметами и ракетами, беснующаяся метель, в которой не разберешь, ветер ли свистит или пули секут вершины, и трое молчаливых, словно тени, людей, копающих снежную яму, чтобы зарыть в ней ребенка.

— Все, — сказал один из них. — Надо торопиться.

Сережка лег боком на дно ямы, подтянул коленки. Руками прикрыл лицо. В такой позе легче будет выбираться. Андрухин поправил на нем шубу, запахнул на коленках полы и ткнулся бородой в Сережкин нос:

— Только не засни.

Сугроб поглотил разведчика…

Под снегом было тепло и уютно. Сережка дышал носом, редко и спокойно. Пришла смешная мысль: пролежать бы так всю зиму, как медведь, а весной встать — солнце светит, война кончилась — и можно идти домой. Подумал про дом, мать привиделась. Как-то она там? Поди, все глаза проглядела, поджидая сыночков. Ох, мамка, мамка, а Петьку ты уже не дождешься. Погиб наш Петька, скосило его пулеметом, и лежал он на снегу неподвижно, не слышал, как окликал его младший брат. А может, и я не приду, мамка. Ты не очень убивайся, ведь война же…

Сережка отогнал грустные мысли. И откуда они только берутся? Как один останешься, так и лезут в голову.

Мысли отогнал — холод полез. Начало пощипывать кончики пальцев на руках и ногах. Сережка стал шевелить пальцами, но холод зашел со спины, начал прощупывать коленки. Потом как будто прошло, зато стало клонить в сон. Этот враг пострашнее мороза. Спать нельзя ни в коем случае. Он больно прикусил губу — дремота отступила.

Времени не существовало. Наступил ли день или он уже кончается, никак не узнаешь. Немцы не идут. А что будет, если они с собакой? Собака и под снегом учует человека…

Вот как будто дрогнула земля. Еще раз. Скорее всего бьют снарядами, от мины такого толчка не будет. Сейчас обработают лес — и пойдут прочесывать.

А предательский сон опять подбирается. Сережка приказывает себе: только не спать, ни в коем случае не спать. Холода уже нет, тело занемело, губы — кусай не кусай — не чувствуют боли. Пальцами не пошевелить. Кажется, живет только мозг, он один на страже, он командует: не спать!

Но и мозг не бессменный страж, что-то вязкое и тягучее обволакивает его. Сережка понял, что если сейчас он не сделает чего-то такого, чтобы прогнать оцепенение, ему уже не встать. Последним усилием воли он оторвал от лица руки и развел в стороны. Рыхлый снег легко поддался. Тогда он оттолкнулся ногами, сдвинулся со спрессованного ложа, приподнялся и начал головой и руками пробивать сугроб.

Когда тусклый, показавшийся ослепительным, свет ударил в глаза, Сережка замер, утихомиривая сильно бьющееся сердце и вслушиваясь в ровный шум леса. В глубине его глухо различалась стрельба. Значит, немцы уже прошли…

Сережка пополз. Звуки боя все глохли и глохли. Ему стало жарко, по лицу потек пот. Он скинул шубу и бросил на снег. Теперь — бежать. Все решала быстрота его ног. Попались следы кованых сапог и санных полозьев. В снегу дырочки от горячих стреляных гильз, словно белка пробежала. Он бежал по санному следу — опасности больше, но зато скорее. Начали сгущаться сумерки, когда он достиг опушки. Свернул влево и скоро скатился с обрыва на лед.