Земля Тиан

Внутренние дворики были погружены во мрак. Только в комнате Дорого-ва и Тенишевского горела свеча. Валериан Платонович стоял возле стола, сдвинув брови, и сосредоточенно курил. Увидев Тасю, он оторвался от своих мыслей.

— Тасенька, — спросил он удивленно, — что это вы бродите?

— Так, — отвечала она, — надоело там, наверху… А вы почему не спите? Тенишевский не ответил на вопрос.

— Присаживайтесь, Тасенька, — сказал он, — давайте потолкуем. Придвинул ей чашечку и взялся за чайник. Он оказался пустым.

— Жаль, чая нет. Ну ничего, посидим и так.

— Я подогрею, — сказала Тася, — у нас кипяченая вода есть. Пойдемте к нам в комнату.

— Пошли, — согласился Тенишевский, взял свечу со стола и оба они направились через дворик в комнату девушек.

— Сейчас, Валериан Платонович, — попросила Тася, — подождите минутку, я только волосы поправлю.

Она присела на кровать и взяла брошенный на нее гребешок.

— Посветите, Валериан Платонович.

Тенишевский снял с гвоздика зеркальце и протянул его. Другой рукой он поднял над головою свечу. Тася стала причесываться. Она тряхнула своими густыми вьющимися волосами и подняла их рукой. От этого невольного, а может быть, и нарочно рассчитанного движения, халатик сполз с ее плеча. Валериан Платонович улыбнулся, слегка, одними углами рта.

— Тасенька…

Она перестала причесывать волосы, смотрела на него несколько секунд, тоже улыбаясь, потом неожиданно обхватила его шею руками и вся прижалась к нему. Он уронил свечу и крепко обнял ее, приподняв от пола. Пламя свечи метнулось в темноте растрепанной желтой дугой, припало к полу, заколебалось и вдруг погасло.

* * *

Мутный желтый свет вновь озарил комнату. Посреди ее стоял Павел Александрович со свечой в руке.

— Так, Валериан, — сказал он сурово, — ты все-таки за свое?

Валериан Платонович вспылил.

— Какое тебе дело? Что ты суешься? Иди спать!..

Он овладел собою и понизил голос.

— Ссориться и поднимать шум сейчас я не хочу. Ты можешь отложить твое благородное негодование на завтра?

Тася, в первый момент смущенно отскочившая в сторону, теперь оправилась. Завернувшись в свой халатик, она с любопытством наблюдала, чем кончится эта многообещающая сцена. К ее неудовольствию, Тенишевский явно хотел избежать скандала. Тася почувствовала себя оскорбленной.

— Завтра я скажу тебе то же, что и сейчас, — отрезал Дорогов, — ты поступаешь гнусно.

Глаза Тенишевского сверкнули. Он сжал кулаки. Но снова с усилием сдержался.

— Павел, — проговорил он сдавленным от волнения голосом, — завтра будем об этом толковать. Сегодня поднимать шум я не могу.

Тася презрительно вздернула плечи.

— Я пошла наверх, — сказала она, направляясь к двери, — г-н Дорогов будет вас тут учить хорошему поведению, так мне это слушать скучно. Только вы, Валериан Платонович, не трусьте, выпейте воды.

Она прошла мимо них, шурша шелковым халатиком, и скрылась в темноте.

— И я отправляюсь спать, — твердо заявил Тенишевский, — в третий раз повторяю тебе, что шуметь нельзя.

Он пересек комнату, но в дверях остановился, едва сдерживая себя, и обернулся к Дорогову.

— Я ничего еще не знаю толком, но наше дело подвергается риску. Понимаешь? Это важнее, чем твоя дурацкая сентиментальная мораль!

Легкие шаги его прозвучали по двору. Дорогов постоял в раздумье с минуту, потом прикапал свечу к столу и стал набивать трубку.

«Валериана положительно пора обуздать, — подумал он. — Нельзя допустить, чтобы простая, неопытная девушка становилась его игрушкой. Пусть в Шанхае упражняется на светских дамах, там я ему не помеха. Здесь дон-жуан-ство это ему придется спрятать в карман. Не захочет — заставлю».

На последние слова Валериана Платоновича о риске, которому подвергается их дело, Павел Александрович не обратил никакого внимания.

«Обычная мнительность его и нелепая подозрительность. Целый месяц уже бьет Валериан тревогу, а пока что все идет спокойнейшим порядком. Не в этом дело, а в истории с Тасей. Некрасивая история… мерзкая».

Он сел на единственный стул и задумался. Густой, ароматный дым его трубки, поднимаясь медлительными клубами, постепенно окутал его плечи, загорелые мускулистые руки и голову, склоненную над некрашеным столом.

* * *