Я не знаю, Рейно, кто это был – кто первым о речных людях упомянул. Даже в те времена они у нас бывали, хотя в войну всем цыганам очень нелегко пришлось. И как раз тогда они в очередной раз вылезли на свет божий из своих тайных убежищ и перемещались то вверх, то вниз по течению в зависимости от времени года. Довольно большая группа речных цыган пришвартовалась на мелководье рядом с Маро возле старых дубилен – тогда-то они были, конечно, еще действующими, и от них жутко воняло. Ты должен меня понять, Рейно. Я был всего лишь ребенком, точно таким же ребенком, каким был и ты, когда сделал то, что сделал. Я был травмирован и смертью Мими, и своим ужасным деянием. И страшно боялся, что мое преступление будет раскрыто. Я почти перестал спать, я практически ничего не ел, а голова моя была забита жуткими предчувствиями. Меня преследовала мысль о том, чтобы свалить свою вину на кого-то другого, кто вместе с этой виной уплыл бы далеко-далеко отсюда по реке до самого моря. Идея абсолютно дикая, однако она обладала определенной мрачной привлекательностью. И я по предложению отца постарался поселить в душах друзей и соседей некое подозрение, рассказав, что якобы видел, как некий чужак слонялся возле нашей фермы как раз перед тем, как тетушка Анна исчезла.
– Как выглядел этот человек? – спросили меня.
– Высокий такой, темноволосый, а на лице шрам.
Взял я это описание из книжки, которую мы читали в школе. Я и понятия не имел, что оно совпадает с обликом одного из речных цыган. Но жителям Ланскне этого хватило. Мысль о том, что тетушка Анна, возможно, стала жертвой какого-то бродяги, сразу пришлась им по душе; они и не подумали доискиваться до правды, которая была буквально у них под носом.