Земляничный вор

Через полгода он умер, оставив ферму нам с Элоизой. Наш новый кюре – молодой человек, назначенный после смерти отца Матье, – согласился закрыть глаза на особые обстоятельства смерти моего отца. Дело в том, что отец ему исповедался – впервые за двадцать лет, – но молодой священник, разумеется, никому не открыл тайну его исповеди. А когда отец повесился на балке в подвале, наш кюре сказал всем, что старый Дартижан просто свалился с лестницы и в результате этого падения скончался – это была и не совсем ложь, и вполне достойная причина, чтобы отца похоронили по-человечески. Ни записки, ни дневника отец не оставил. Но в дальнем углу его гардероба я обнаружил целую кучу вырезок, имевших отношение к смерти Янниса Василиу; вырезки были аккуратно сложены в обувную коробку, а на крышке отец красными чернилами написал: УБИЙЦА.

То самое слово, Рейно. То самое жуткое слово. Десять лет мы с ним его не произносили и не обсуждали. Оно так и горело на крышке коробки; оно обвиняло, оно выносило мне приговор. Мне казалось, что это послание от человека, который так меня и не простил. Да и с какой стати ему было меня прощать? Ведь это я должен был спасти Мими. А я принес в жертву незнакомого человека, спасая себя самого. Но что еще хуже – я позволил отцу в одиночку нести бремя тяжких воспоминаний, а сам продолжал жить своей собственной, отдельной от него жизнью, словно имел полное право пользоваться всем тем, от чего он добровольно отказался…

Ту коробку я сжег в камине вместе со всем содержимым. И никогда не рассказывал Элоизе ни об истории с Василиу, ни о тетушке Анне, ни о чем-либо еще, связанном с тем временем. Она была доброй, простой девушкой, не обладавшей богатым воображением. Она росла во время войны, и воспитывали ее дед с бабкой, так что единственное, чего ей хотелось в жизни, это обрести дом, семью и детей. Все это я сумел ей дать – но в душу к себе не впускал. Мой отец решил умереть, когда ему стало не под силу нести свое тяжкое бремя. Я же несу это бремя до сих пор. Я оберегал его, видел, как оно растет и становится тяжелее. За минувшие шестьдесят лет дубы, посаженные моим отцом, превратились в настоящий лес. Я, честно говоря, так и не понял, зачем ему понадобилось сажать эти дубы, но среди них мне всегда казалось, что он рядом, словно в этих деревьях неким образом сохранилась частица его души.