Земляничный вор

Ру, я убил ваших родителей.

Я понимаю, мне нет и не может быть прощения. Ни мой возраст, ни то, что я был уверен, что на тех речных судах никого нет, ни тот факт, что мне постоянно промывали мозги, заставляя верить, что мои действия исполнены благочестия и праведности, – ничто не может меня оправдать. Ведь это именно я зажег на берегу костер, из-за которого разгорелся страшный пожар и погибли два человека. Это был всего лишь маленький костерок, однако он превратился в ослепительное, всепоглощающее пламя. Да, я тогда исповедался и даже получил у месье кюре полное отпущение грехов, но он не имел права отпустить мне эти грехи, а я не имел права претендовать на их отпущение.

Теперь я это понимаю. Впрочем, и всегда понимал. Может, именно поэтому я так вас и ненавидел – и вас, Ру, и вообще всех речных цыган. Не из-за того, кто вы такие, а из-за того, что совершил я. Совершенное мной преступление как бы отрезало меня от других людей. Потому-то, возможно, я заодно и других людей тоже возненавидел – вместе со всеми их дурацкими дружбами. Мне казалось, что я гораздо чище и тверже, чем они, – что я тверд, как алмаз, закаленный в огне, – однако я постоянно им завидовал. Я бы отдал все на свете, лишь бы навсегда стереть ту единственную в моей жизни ошибку.

Я вовсе не пытаюсь доказать, что раз уж я так страдал, то и впрямь заслуживаю полного отпущения грехов. Я понимаю: того, что я совершил тем летом, ничто не исправит и не изменит. Но когда я прочел исповедь Нарсиса, мне стало ясно – есть все-таки одна вещь, которая мне по силам: я могу обо всем рассказать вам, Ру. Могу исповедаться перед тем, чья жизнь полностью изменилась из-за совершенного мною преступления.

Я не прошу у вас прощения. Я просто хочу, чтобы вы знали, как сильно я сожалею о своем тогдашнем поступке. А прощения мне нет. Я трус и убийца. Моргана сказала, что вы винили себя в гибели родителей, но ведь вы тогда были совсем ребенком. Невинным ребенком. А мне пора получить то, что причитается за совершенный мною грех. Видите на моей руке Каинову отметину? Теперь ее увидят и все остальные…

Слова вдруг полились из меня рекой, как кровь из раны, и единственное, что я видел перед собой в эту минуту, это лицо Ру, его глаза, серые, как океан. Нет, я не смел и надеяться на сочувствие – я заслуживал только ненависти. Закатав рукав, я приподнял нашлепку, прикрывавшую мое свежее тату, которое, кажется, по-прежнему выглядело как неясное розовое пятно… и вдруг за спиной Ру я увидел на палубе его суденышка еще одного человека. Это была Жозефина.

В джинсах и в самой моей любимой блузке – синей с желтыми цветами. Волосы подобраны наверх, но ветер уже успел вытянуть из прически мягкие каштановые прядки и спустить ей на щеки. Ты говорил, что хочешь ее увидеть, прозвучал у меня в ушах суховатый и безжалостный голос Нарсиса, ну так твое желание исполнено, отец мой. Значит, молитвы все же не всегда остаются безответными.

Она, должно быть, все это время была там, на судне, подумал я, и наверняка слышала каждое мое слово. Я умолк и застыл в полном оцепенении, не в силах продолжать, но четко сознавая все, что происходит вокруг: ветер, негромкий плеск речной воды, запах опавших цветов, усыпавших землю под деревьями. А внутри меня стояла тишина – и она была глубже самого глубокого океана.

Вот она все и узнала, подумал я. И винить мне за это некого, кроме себя самого. Что ж, так и должно было случиться; я всегда знал, что рано или поздно ей все станет известно. С моей стороны было полнейшим ребячеством воображать, что можно как-то удержаться, зацепиться за что-то хорошее, попытаться спастись от потопа, уничтожившего мою жизнь. И уж тем более я никак не мог надеяться на прощение.

Словно откуда-то из глубины, из-под толщи воды донесся до меня ее голос. Я почти ничего не мог разобрать – слова доносились до меня как некий набор шелестящих звуков, будто я находился в водолазном колоколе. Перед глазами стояла пелена, страшно болел живот, а ноги, казалось, находились от меня за тысячу миль и отказывались мне повиноваться. С трудом переставляя их, я двинулся куда-то по береговой тропе, не сознавая, куда и зачем, и понимая одно: я должен немедленно отсюда убраться. Кто-то окликнул меня, но я не обернулся. Незачем было оборачиваться. И я бросился бежать вдоль берега Танн, пока наконец Жозефина и Ру вместе со звуками реки не остались далеко позади. А я, нырнув между домами на улице Маро и срезав угол, бросился по распаханным полям куда-то в сторону, и вскоре маленькая тропка привела меня в дубовый лес Нарсиса.