Земная твердь

— Ну, что я тебе могу сказать, Петруха, — пожал плечами Покатилов. — Просто не знаю. За то, что сознаешь уже свою хамовитость, хвалю. А с бригадами выход найдем. Соберем открытое комсомольское собрание и обсудим что к чему. Уж если коллектив поддержит, тут брат, правое дело. Это и сам Крутых поймет. Не дурак же он в конце-то концов.

XXII

И собрание было созвано. Вечером, после ужина, в столовой собрались рабочие лесоучастка. Они расселись на стульях, скамейках, подоконниках, кое-кто пристроился на чурбанах, притащенных с улицы. Зина вынесла с кухни ящик — рядом с нею пристроился Владимир. Он на все вокруг глядел тоскливо, был молчалив, даже вечно подвижные руки его, и те спокойно лежали на коленях.

Зина чувствовала, что на участке происходит нечто важное, интересное, захватившее всех ребят. Ей только странно, что всегда активный Володя Молотилов вдруг почему-то оказался в стороне от этого большого события. Он с улыбочкой-издевочкой глядел на ребят, многозначительно шевелил бровями. После выступления Свяжина доверительно шепнул Зине:

— Пустая трескотня все это, — и, налегая плечом на девушку, ласково предложил: — Пойдем, Зинушка, отсюда. На берег. Во, видишь, колун Петруха вылезает речу толкать. Не его же будем слушать.

— Нет-нет, Володя. Что ты, это интересно.

— Тише вы тут, — шикнули соседи.

К столу президиума подошел Петр Сторожев. На нем — рабочая куртка, рукава засучены, ворот расстегнут. Рыжие вихры на голове топорщатся во все стороны. Зина приметила, как он неторопливо, но прочно опустил свои тяжелые руки на стол, что-то уверенное, хозяйское чувствовалось в этих его скупых движениях.

— Я не стану рассказывать вам, что такое комплексная бригада, — начал Сторожев, — об этом вы слышали: Илья Васильевич в своем выступлении растолковал все. Скажу только, что тот, кто противится новому методу, или неизлечимо слеп или прожженный бюрократ. Я сам заявляю, что работаю не в полную силу, а мне говорят: так надо, так лучше. Кому это лучше-то, товарищ Крутых? Или возьмите чокеровщика нашего волока, Володю Молотилова. Он сам скажет, что работает спустя рукава. Это точно. А рядом с ним сучкорубам спину разогнуть некогда. И выходит: одни бездельничают, другие не успевают, третьи так себе работают, ни шатко ни валко. Разброд в волоке.

— Это ты врешь, — выкрикнул неутерпевший Молотилов. — Врешь. Работы хватает всем. Вы, правда, со Свяжиным любите дымок пускать.

— Крой его, Сторожев.

— Вот вам запись одного дня, — между тем говорил Петруха, доставая из нагрудного кармана куртки затертую четвертушку бумаги. — Верно, и мы со Свяжиным работаем не на пределе. За день наша пила занята шесть с половиной часов. Если же ей дать полную нагрузку, сучкорубам ни в жизнь не разобраться в кострищах. Мы предлагаем сделать просто: моториста, его помощника и чокеровщика привлекать на обрубку сучьев.

— Бестолковщину несешь… — упирался Крутых.

— Нет, не бестолковщину. Это и есть бригада. Где тяжело, туда и наваливаемся всем волоком. Сейчас, прямо говоря, мы со Свяжиным лесину свалили — и для нас она хоть пропадай тут. А в бригаде мы за нее будем болеть, пока она на лесовоз не ляжет. И каждый так.

Ребята зашумели, а Сторожев, сознавая себя победителем, упрямо говорил:

— Я предлагаю записать в решении: просить руководителей участка создать малокомплексную бригаду, а потом и всему участку перейти на новый метод труда.

Зине понравилось выступление Петрухи. Она горячо аплодировала ему, а потом, заглядывая в глаза Володи, спрашивала:

— Правильно он говорил, а? По-моему, здорово. Молодец Петруха.

— Трепач твой Петруха, — обрубил Молотилов, и на алых губах его блуждала улыбка.

Зина прищурилась на Владимира упрямо и строго и, не тая возмущения, сказала:

— А и себялюб же ты, Володя. Парню за это в ноги поклониться надо. А ты?!

Собрание закончилось поздно, и Тимофей Григорьевич Крутых, уйдя в контору, сидел там до вторых петухов: все думал и как назло ничего не мог придумать. Оставалось одно: уступить комсомольцам, иначе они дойдут до партбюро леспромхоза. «Дойдут, язви их в душу, — со злой обидой думал он. — Если все-таки настоять на своем, показать себя — от начальства может нагореть. Скажут, инициативу глушишь. Может, и в самом деле толковую штуку они затеяли. Черт с ними, пусть одна бригада работает. Молотилова, значит, поставлю возить горючее».

Еще бы сидел Тимофей Григорьевич, попусту ворочая свои мысли, да у него иссякло все курево. Он подобрал с полу два или три махорочных окурка, высыпал их на стол, сюда же вытряхнул всю табачную пыль из карманов и, насобирав на завертку, закурил. Но разве это курево, когда цигарка смердит и потрескивает, как сухое смолевое щепье. Он в сердцах бросил «козью ножку» на пол, растер ее подметкой сапога и, отплевываясь, вышел из конторы.

Была та ночная пора, когда дед Мохрин сладко засыпал, привалившись спиной к запертым дверям пожарного сарая.

Только-только Крутых поравнялся с сараем, как из темноты навеса вдруг проснувшийся Мохрин громко ойкнул:

— Ктой-то?