Земная твердь

— Ладно, Милка, стоит ли вспоминать. Все хорошо будет. Ну, беги туда, а то наша хозяйка потеряет нас. Вечером поговорим.

— Славная ты девка, — неожиданно выпалила Миля, чмокнула Зину в щеку и убежала, придерживая руками сбивавшуюся на коленях короткую юбку.

Зина немного постояла у поленницы, вот тут, совсем рядом, Владимиру даже показалось, что он слышит ее дыхание, сдавленное приступом слез. Ему хотелось, чтобы девушка плакала. Но что это такое? Зина взялась за мытье посуды и громко запела песенку о монтажниках, которую Молотилов и без того не мог терпеть за какую-то комариную легкость. «Ха, запела, — свирепея, удивился он. — Будто бы и не она сказала, что расходится со мной».

Он неподвижно сидел в своем убежище и не знал, как после всего начать разговор с Зиной.

А она ловко перебрасывает в своих гибких руках тарелки, укладывает их одна на другую. Когда она низко наклоняется над корытом, Владимир хорошо видит через расстегнутый ворот легкой кофтенки белое девичье плечо. Он находит ее красивой, независимой. Именно такая она нравится ему, и в нем вскипают ядовитая злость на девушку и обидное чувство ревности.

— Зина! Зинушка! — раздается из кухни голос Фаины Павловны. — Иди сюда на минутку.

Девушка вытерла мокрые, раскрасневшиеся руки о передник, быстрой походкой прошла мимо поленницы и скрылась в дверях кухни.

Владимир острым взглядом осмотрелся вокруг, поднялся во весь рост и шагнул под навес.

У Молотилова такое ощущение, будто Зина все еще тут и смотрит, пристально смотрит, как он, Володя, ее друг, вынимает из большой скамейки расшатавшуюся ножку. Все. Теперь только мизинцем коснись обезноженной скамейки, и посуда рухнет на землю, вокруг осколками да черепками рассыплется. Пойди собери. А вся вина падет на Зинку — она недоглядела.

Молотилов метнулся в ельник, и только две или три хвоевые лапы успели махнуть ему вслед, как по ступенькам кухонного крыльца сбежала Зина. Он плюхнулся в сырой мох, что-то обожгло ему висок и острым зубом хватило мочку правого уха. Оказалось, упал в вересковый сухарник.

В чащу уполз незамеченный и, мокрый, долго лежал там, хватая ртом воздух. Отдыхал и не мог отдохнуть. В ушах стоял звон разбитой посуды.

Расчеты Владимира оправдались точь-в-точь. Зина принесла с собой большой эмалированный таз с частями мясорубки, чтоб вымыть их здесь, и только-только поставила его на край скамейки, как стопы тарелок, стаканы таз — все поползло набок и вдруг со звоном и вдребезги с размаху треснулось оземь. На шум прибежала Фаина Павловна и, хлопая руками по бедрам, слезно запричитала:

— Гляди-ко, решила ведь она всю посудушку. Что же это за человек ты, а? Наказание, право слово. Да убирайся ты от нас, деревянные твои руки. Горе на мою головушку. О-хо-хо-о.

Все это произошло за миг, и внезапная неприятность так же быстро подняла в девушке бурю протеста. Она сдернула с себя передник, скомкала его и бросила в груду битых тарелок.

— Нате. Я больше не приду к вам, — она всхлипнула и, спотыкаясь, побежала прочь, по дороге, что вела в лесосеки.

Долго бродила Зина по лесным тропкам, петляющим возле поселка лесорубов, пока случайно не вышла на старую вырубку, где когда-то встретила лисенка.

Места тут хорошо знакомые, и теперь они уж сами привели девушку к штабелям бревен, у которых не раз сиживала она с Володей. Тут было много счастливых минут. Они уже никогда не повторятся.

Вдруг в диком малиннике, куда убегает стежка, хрустнула ветка, потом другая, и Зина едва не вскрикнула от удивления и радости: из кустов выходил Владимир. Он был в карагайском бостоновом костюме, в котором его впервые увидела Зина… Тогда играла музыка, и Зина так легко и красиво танцевала, что на нее глядели все… А тут черепки, побагровевшее от злости лицо Косовой и лес кругом, лес.

— Странные вещи могут происходить с человеком, — сразу заговорил Молотилов, лаская в своих ладонях руку девушки. — Вот иду сюда, а сам думаю, что непременно встречу тебя. Понимаешь, какое чутье. А ты что, Зинушка? Все еще сердишься на меня из-за ссор в столовой? Я знаю. Извини. Я вспылил тогда. Это от болезни… У тебя случилось что-то?

— Да. Я пропала.

Он понял все, осыпая поцелуями ее руки, жарко приговаривал:

— Ты успокойся. Пока я с тобой, тебе нечего бояться. Мы вместе. Слышишь, Зинушка?

— Не могу я больше терпеть. Не могу. Я стараюсь сделать все лучше, а выходит у меня хуже худого. Сама вижу. Работать хочу, чтобы всем нравилось. Вот как Петруха. Я не жалею себя — и все-таки… А, что говорить. Но сегодня произошло страшное.

В глазах у Зины стелется туман. Она не видит, что Владимир, слушая ее, таит на губах своих хитрую улыбку. Не ведает она и того, что сердце парня вызванивает радость, ликует. Ему-то ясно: теперь им по одной дороге. Он — поводырь.

Владимир встрепенулся, прижал к себе девушку и убаюкивающе зашептал:

— Я люблю тебя, Зинушка. Люблю. Я избавлю тебя от всех мучений. Мы уедем отсюда. Завтра же. Уедем домой, на Каму.

Зина осторожным движением плеч разомкнула объятия парня и, все еще не веря словам его, спросила:

— Значит — бежать? Неужели же нет другого выхода, а?