Земное притяжение любви. Сборник

Но снега на сухой некошеной траве сохранилось больше, чем на полянах и других открытых местах. Под ногами мягко пружинит скопившийся годами наст из сухих сосновых иголок, листьев, веток валежника. Разбросаны шишки и глянцевые желуди. Тишь и благодать в урочище. Я заметил, что у стволов сосен наст разворошен.

«Неужто дикий кабан в поисках желудей или сладких корней разрыл почву? – предположил я, но взгляд зацепился за несколько затаившихся грибов с пепельно-серыми круглыми шляпками. – Никак «мышата»? Очень похожи на серых живых существ, давших им название и столь же неуловимых».

Чтобы их обнаружить под влажным слоем из иголок, листьев, нужен глаз-алмаз. Так вот почему разворошена почва возле стволов сосен, где предпочитают в своеобразных парниках (даже в зимнюю стужу) прятаться «мышата». Версия о диком кабане отпала. Срезав десятка два грибов на белых хрупких ножках, я набрел на грибника с ведерком и палкой– клюкой. Вооружившись ею, он ворошил листву и иголки, разыскивая грибы.

– Удачной охоты – сказал он.

Я тоже не остался в долгу, пожелав богатого «улова», заметив, что его корзина почти до краев полна. Тихая охота удалась. Короткий зимний день угасал, и солнце колесом скатывалось за цепь древних курганов.

ПРИСИВАШСКАЯ СТЕПЬ

Невдалеке от села, где кончаются окаймленные старыми лесополосами поля, открывается присивашская степь. Просторная и безмолвная. Снег растаял и открылись замысловатые чабанские тропы. По одной из них иду к подернутой синеватой дымкой глади озера Сиваш. Ветер приносит йодистые запахи воды. Уткнувшись кормой в берег, в желтоватых зарослях камыша дремлет полузатонувшая лодка. Спадает в воду ржавая цепь. Вода плещется в покрытый зелено-бурой тиной борт.

Вдали, насколько хватает глаз, расстилается мелководье. С узкой отмели взлетают чайки и, поблескивая серебристыми крыльями, летят над степью в поисках корма к отдаленной кошаре. Над ее постройками белым шлейфом стелется дым. Желтыми бурунами вблизи огороженной плетнем кошары перекатывается отара, очевидно, в первый раз после зимовки выпущенная на волю. Овцы приблизились и вскоре я познакомился с коренастым чабаном Евсеем.

–Цигейской породы овцы, но есть несколько и романовской, очень плодовитой, – не без гордости сообщил он.– Вишь, разбрелись после окота. Наскучило им сено, подавай отаву, травку. Пьянит свежий воздух… Им, как и человеку, нужны простор и свобода…

Чабан делает паузу, оглядывая беспокойное хозяйство и, опершись на герлыгу словно на посох, командует большому псу:

–Вулкан!

Пес подгоняет отбившихся от отары овец и они проворно пощипывают лилово-розовыми губами едва пробившуюся траву.

– Ничего особенного в этой степи вроде и нет, – вслух размышляет чабан. – Солончаки, перекати-поле, стужа зимой, ветер, глушь, а летом – солнцепек и жажда. А вот не могу от нее оторваться. Сколько раз собирался уехать в город. Дочь кличет, чтобы за внуком смотрел.

– Что же вас держит?

– Простор, этот серебристый плес Сиваша, особый аромат воздуха, да и овцы. Хоть их и много, но есть шельмы с характером и капризами. Ошибаются те, кто считает овцу послушной. У каждой свой норов.

Наступит апрель и красновато-сиреневым цветом у сверкающей равнины Сиваша покроются берега, распахнется горизонт.

Неброская красота степи. Нерасторжима с ней связь человека, познавшего ее глубинную суть.

СТАРЫЕ УЛОЧКИ

Круто взбираются по склонам горы Митридат старые улицы и улочки. Цепко вросли в каменную землю дома, построенные еще в начале минувшего века.

Двадцать шесть столетий смотрит город, после войны увенчанный обелиском Славы, в распахнутый до самого горизонта простор. Его легендарная гора Митридат первой встречает возвращающиеся из дальних промыслов, пропахшие рыбой, исхлестанные штормами траулеры. Дорог этот символ героической Керчи каждому рыбаку, корабелу, металлургу, каждому ее жителю.

Вечером в загустевшее небо по краям Митридатской лестницы взбегает вверх цепочка огней. Там рдеет звезда на обелиске, а чуть поодаль некогда маяком полыхало пламя Вечного огня.

И он в ночи над городом пылает,

Как воинов бессмертные сердца…

Увы, пламя погасло. Возможно, 11 апреля, ко дню освобождения Керчи от немецко-фашистских захватчиков, оно вспыхнет вновь в дань светлой памяти погибшим воинам, как луч надежды на добрые перемены. Очень дороги керчанам и старые улочки с каменной кладкой оград и арками кованых ворот. Сохранились ажурное литье и кованые орнаменты ворот, козырьков и другие элементы зодчества. Кое-где стены старых домов в отметинах осколков – следы минувшей войны. Немногие строения уцелели. Слева от Митридатской лестницы, где на одном из ярусов горы находился Тезейон, спускаюсь по брусчатке вниз к улице Свердлова. На гребнях каменных оград, отделяющих уютные, тесные дворики, зеленое пламя весны – ползучий мох. Он норовит забраться даже на крыши построек, живуч и ярко-изумруден. Есть особое, невыразимое словами, естество в этих ,повторяющих складки ландшафта, улицах.