Зеница ока. Вместо мемуаров

Недавно случилось мне разговаривать с молодым, лет двадцати пяти, русским. Речь пошла о месте новой России в современном мире. Куда нам отклоняться, на Восток или на Запад, и стоит ли вообще куда-либо отклоняться, не лучше ли стоять столбом «между монголом и Европой», деревенеть, каменеть с новой силой, набираться металлом неприступности, заново подбирать под себя ослабевающие окрестности?

Я сказал, что в условиях проходящих у нас на глазах исторических изменений, связанных с довольно быстрым распадом имперской застылости, России нужно быть чрезвычайно осмотрительной в выборе друзей.

— А зачем нам вообще выбирать каких-либо друзей? — спросил молодой человек. — Пусть сами к нам подтягиваются, а мы еще подумаем, принимать ли их в нашу команду.

Я возразил, сказав, что в мире нельзя жить без друзей. Быть может, главная беда российского государства как раз и состояла в отсутствии сильных и независимых друзей, на которых можно было бы положиться. А на кого мы можем положиться в современном мире, если только не на сильные и просвещенные государства Запада и Атлантического союза?

— Что же вы, ВП, не хотите видеть Россию снова в роли супердержавы? — спросил молодой человек. — Ведь еще недавно мы были великой страной!

Признаться, меня поразил этот вопрос в молодых устах. Не Макашов ведь и не Варенников был передо мной, а нового типа российский «международник», путешествующий по разным странам, читающий разного рода литературу.

— Это зависит от того, как вы интерпретируете концепцию величия для современной России, — сказал я. — Развитие экономики и культуры, лучшая жизнь для всех, лояльное членство в международных организациях, участие в гуманитарных и благотворительных кампаниях, твердое противостояние тоталитарным и террористическим режимам — все это может сделать Россию супердержавой нового склада.

Я не хотел продолжать, но, заметив ироническую улыбку, все-таки продолжил:

— Ну а если опять ядерным пугалом хотите стать, с грязной гэбухой подлогов и убийств…

— Ну, понятно, — сказал он и перешел на другую тему.

Вот какой «новогодний зарок» хотелось бы пожелать работникам российской внешней политики. В переговорах за рубежом держать в уме не только сиюминутные хитрости, но и историческую перспективу России, на которую с востока и с юга напирают опасности китайского коммунизма и исламского фундаментализма. Иначе у нас вскорости никаких друзей не останется, один бесноватый Саддам Хусейн.

Как ни странно, тот же зарок поддержания исторической перспективы я бы посоветовал принять перед Новым годом Борису Николаевичу Ельцину, союзником которого я себя считал все эти годы. С этим зароком в уме он не стал бы привозить лично орден думскому хитрованцу-коммунисту и не стал бы восхвалять подвиги чекистского клана в радиообращениях к народу.

30 декабря 1997

Рубеж веков

Ответы на вопросы газеты «Московские новости»

1. Какого рода новые страхи появятся в XXI веке?

Страх так же естественен для человеческой расы, как дыхание, зрение, слух, осязание и прочее. У него, конечно, есть традиции: ужас, тревога, осторожность, осмотрительность, однако в основе этих состояний лежит все тот же первичный страх, который живет в потомстве Адама с первого дня изгнания из рая. Иными словами, время и страх неразделимы. Когда кончается время, тогда, должно быть, кончается и страх в том виде, в каком мы его испытываем. Первопричинный страх, разумеется, связан с непостижимостью бытия и небытия.

В ходе истории, конечно, появляются новые страхи. Добрая половина XX века, например, прошла под страхом атомной бомбы. Апокалипсис вдруг стремительно и реально приблизился. Потом к этому страху как-то притерпелись. Способность преодоления страха — это одно из чудесных (от слова «чудо») свойств человека. Трудно сказать, какое начало в страхоборчестве преобладает — божественное или демоническое.

Страхоборчество знаменует собой начальную эпоху научного и технологического развития. В XIX веке нам нередко казалось, что мы побеждаем природу, что возникает новый человек, который «по полюсу гордо шагает, меняет течение рек». Экзистенциальный страх, angst, однако, никуда не делся, он был всегда с нами. В принципе именно этот страх и разрушил материалистическую философию. В нем, между прочим, выражалось очень сильное творческое начало.

Нынче наука и технология развиваются несусветными темпами. В этой связи многие говорят: даже страшно. Думаю, что это бытовое выражение произносится не просто так, что в нем сидит не страх перед какой-нибудь войной или газовой атакой в метро (хотя и это тоже), в нем сидит тот самый непостижимый экзистенциальный бука.