Зеркальный вор

Она хватает Кёртиса за локоть и тащит его в соседнюю секцию, громко рассуждает, тычет пальцем в картины. Молодая пара в одинаковых майках и штанах защитного цвета, стоящая перед изображением волкодава, смотрит на нее осуждающе, как будто здесь Сикстинская капелла или еще какое святилище. Кёртис взглядом дает им понять: «Не лезьте не в свое дело».

— Давай-ка уточним, — говорит он. — Ты хочешь сказать, что все эти шедевры были…

— Только не говори «скопированы». Это звучит уничижительно. На самом деле они гораздо больше чем просто копии. Вклад художника все равно остается решающим — чего стоит только правильный подбор красок и градиента контрастности. Так что этих мастеров нельзя обвинять в жульничестве. Не забывай также, что мы говорим о Темных веках. В ту пору живопись не была, как сейчас, этакой благородной альтернативой фотографии, призванной отображать какие-то неизъяснимые движения души и тому подобное. А тогда это был единственный способ сохранения образов, только и всего. И никого не волновало, раскрыл ли ван Эйк индивидуальность и характерные черты личности изображаемого человека, — да у них и понятий таких еще не было. Для них имело значение только одно: сходство изображения с каким-нибудь реальным дядюшкой Губертом.

Вероника замедляет шаг. Ее взгляд блуждает по полотнам.

— Я вот чего не могу понять, — говорит она, — почему некоторые так исходят дерьмом по этому поводу? И что с того, что художники писали с помощью оптических устройств? Почему мы должны делать из этих старых мастеров каких-то суперменов? Я училась в Колумбийском, когда Хокни первым начал поднимать эту тему, и, представь себе, никто в университете не хотел даже слышать об этом. Их интересовала только чистая теория: Батай, Деррида, Лакан и прочие философы. И всем было наплевать на практику — на то, каким способом создавались картины. Ты подводишь научную базу, говоришь о методике, об эмпирических данных, а они смотрят на тебя так, словно ты пришла в аудиторию чинить копировальный аппарат. Не то чтобы они отвергали эту версию. Просто они не считали ее достойной внимания.

Она прерывается, чтобы перевести дух. И вновь появляется эта скованность — в движениях плеч, в мимике.

— Я и забыл, что ты изучала искусство, — говорит Кёртис.

— Историю искусства, — говорит она, — а не искусство как таковое. Это совершенно разные вещи, и я вскоре это поняла.

Они проходят несколько шагов в молчании. Вероника смотрит на паркет, погруженная в свои мысли. Кёртис идет рядом, оглядывая стены галереи. Он представляет себе, как эти картины разговаривают с ней, открывают ей свои тайны на языке, который он не только не понимает, но даже не может расслышать. И сейчас, когда Вероника на них не смотрит, картины как будто темнеют и гаснут подобно вечерним огням в окнах многоквартирного дома.

— Часто ты сюда заходишь? — спрашивает он. — Я про этот музей.

Она смеется и поднимает глаза:

— Я торчу в казино каждый вечер на протяжении всей этой недели. Каждый вечер по шесть часов и по шестьсот баксов за игру как минимум. У меня накопилось столько бонусов на разные услуги, что им пора бы назвать в мою честь одну из башен отеля. И вот, когда мне уже приелись бесплатные оссобуко и фуа-гра по три раза в день, я стала брать бонусы билетами в музей. Почему бы нет? Мне здесь нравится. Тихо, спокойно. Вполне подходящее место, чтобы укрыться.

— Укрыться от кого?

Она улыбается и встряхивает головой:

— Только что вспомнила: я же с утра ничего не ела. Угостить тебя обедом? У меня ресторанных бонусов — как у дурачка фантиков.

— Я, вообще-то, сыт, но от угощения не откажусь. Значит, ты чувствуешь себя в безопасности только здесь?

На лице Вероники мелькает тень шальной ухмылки, и она на ходу придвигается чуть ближе к нему. Ростом она примерно на полдюйма выше Кёртиса.

— Если что, ты ведь меня защитишь, правда?

Он резко останавливается. Вероника, сделав еще шаг, разворачивается лицом к нему. Он пытается прочесть выражение ее лица — угадать, во что его втягивают, — но сразу понимает, что это бесполезно: в таких играх она куда выше его классом. Так что, если она хочет как-то использовать Кёртиса, ему остается только одно: принять условия игры и посмотреть, что из этого выйдет.

— Тут вот какое дело, — говорит он. — Помнится, ты спрашивала, есть ли еще кто-то, кроме меня, отправленный Деймоном на поиски Стэнли. Я сказал, что никого другого нет. Я тогда так и думал. Но я ошибался. Есть еще один субъект. Из местных. Высокий, белый. Подонковатые ухватки. Именует себя Альбедо. Знаешь такого?

Лицо Вероники вытягивается. Она отрицательно качает головой. Судя по всему, она не врет.

— В таком случае, — говорит Кёртис, — будь настороже и нигде не светись без особой нужды. Если он тебя найдет, ничем хорошим это не закончится.

— Он работает на Деймона?

— Да.

— И тот же самый Деймон прислал тебя.

Она крепко сжимает челюсти и морщит лоб. При этом в ней куда больше гнева, чем страха. На мгновение Кёртису кажется, что она готова впиться в него зубами. Он отводит взгляд.