Зеркальный вор

Гладкие детали, отлитые из свинцового сплава, едва не соскальзывают с ладони Гривано, когда он их принимает. Каждый брусочек имеет прямоугольную форму, а размером не превышает мизинец младенца. И на одной из малых граней каждого находится рельефная буква греческого алфавита: Λ, Η, Θ, Η.

— Наборный шрифт, — догадывается Гривано. — Однажды в Болонье я видел печатный станок. Но такого мне видеть не приходилось.

— Мы называем их «литерами», — говорит Чиотти. — Из них составляют печатную форму, с которой делается оттиск страницы. Своей типографии у меня нет. Я плачу печатнику, а тот использует в работе собственные шрифты. Человек он добросовестный и надежный, но книги на греческом раньше не выпускал. И вот недавно я подрядился напечатать «Эннеады» Плотина, для чего пришлось самому изготовить греческие литеры. Когда я только начинал свое дело, у меня не было никаких шрифтов, кроме латинского. Но после того, как братья Бручоли добились успеха с книгами на древнееврейском, стало понятно, что изданиями на других языках пренебрегать не следует. Некоторые члены моей гильдии — я воздержусь от упоминания имен — даже получили разрешение печатать на арабском и теперь неплохо зарабатывают на продаже туркам священных мусульманских текстов.

В глазах Чиотти вспыхивает огонек надежды — или, может, приглашения к выгодному сотрудничеству, — а Гривано с трудом удерживается от брезгливой гримасы. Он несколько раз видел эти «франкские Кораны» в Константинополе: примитивно состряпанные книжонки, полные грубейших ошибок. Но даже очевидная низкопробность этих книг не так шокировала муфтиев, как сам факт их существования: сама мысль о том, что послание Всевышнего доносится до людей не через живое дыхание Пророка и его последователей и не через старательные движения кисточки каллиграфа, а посредством каких-то нелепых повторяющихся движений бездушного станка. Но Гривано предпочитает не развивать эту тему в беседе с Чиотти. Вместо этого он тянется через стол и высыпает литеры обратно в подставленную ладонь сиенца.

Чиотти еще раз их оглядывает, переворачивая указательным пальцем, как фермер, оценивающий качество зерна.

— Я думал об этом прошлой ночью, — говорит он. — Ноланец кое-что мне напомнил. Он рассуждал о мире, отраженном в зеркале, и о том, чем он отличается от нашего мира. Как же он выразился — вы не помните дословно?

Гривано этого не помнит. Он собирается ответить, когда раздается негромкий стук в дверь. Чиотти поднимается из кресла, чтобы ее открыть. В проеме возникает бледное лицо мальчишки.

— К вам пришел турок, маэстро, — говорит он.

— Очень хорошо. Проведи мессера бин Силена сюда.

Когда Чиотти произносит это имя, у Гривано вмиг потеют подмышки и ускоряется сердцебиение, но лицо его остается спокойным, а поза — расслабленной. Он встревожен, но не напуган. Какая-то часть его уже предчувствовала что-то в этом роде.

К счастью, сиенец на него сейчас не смотрит. Он вновь закрыл дверь и стоит лицом к ней, почти уткнувшись носом в узловатые доски. Литеры все еще зажаты в его левом кулаке, и он рассеянно их потряхивает. Тихое звяканье наполняет комнату, как звуки далекого тамбурина, приглушаемые дворцовыми стенами.

— Человек, придумавший этот способ печатания, — говорит Чиотти, — перед тем занимался производством зеркал. Во всяком случае, так мне рассказывали. Вы не знаете эту историю? Это было много лет назад. Он жил в Германии и делал зеркальца для пилигримов, посещавших древнюю часовню в Ахене. Простодушные люди верили, что эти зеркальца могут улавливать и сохранять незримую благодать, исходящую от святых мощей. Конечно, по сравнению с муранскими эти зеркала были очень низкого качества. Делали их из сплава свинца и олова. Между прочим, мои литеры изготовлены из такого же сплава. И, подобно всем плоским зеркалам, они давали мнимое, перевернутое изображение оригинала. Полагаю, именно это и подсказало немецкому мастеру идею печатной формы: выстраивания рядами повернутых в обратную сторону букв. Зеркальное отражение будущей страницы. Отражение никогда не показывает мир таким, какой он есть в действительности, по словам Ноланца. Но даже такое отражение помогает нам познавать мир. И в этом смысле оно, вероятно, не так уж сильно отличается от книги.

Вновь раздается стук в дверь. Чиотти отодвигает железный засов.

— Мессер бин Силен, — говорит он, — благодарю вас за готовность помочь. Я Джованни Баттиста Чиотти. Добро пожаловать в мое скромное заведение.

50

Появившийся в комнате Наркис кажется окоченелым и почти невесомым, как соломенное чучело на ярмарке, которым движет некая внешняя сила. На нем синие шаровары и украшенный вышивкой кафтан цвета айвового варенья. Даже вместе с чалмой он лишь немногим выше сопровождающего его мальчишки. Большие глаза словно разглядывают что-то на полу в нескольких шагах перед ним, каковая манера вообще характерна для турок, находящихся среди иноверцев в недружественном городе. Говорит он тихо, со своим каркающим акцентом.

— Добрый день, мессер Чиотти. Благодарю вас за гостеприимство.