Зеркальный вор

Она снова в упор смотрит на Гривано. На миг у него возникает желание свернуть эту острую мальчишескую скулу ударом своей трости. Но вместо этого он подставляет согнутую в локте руку, опираясь на которую девица надевает свой башмак.

— Спасибо, — говорит она. — Желаю вам удачи.

Гривано остается стоять у стены, наблюдая за тем, как она хромает прочь. Ее покрытая платком голова выделяется среди толпы, идущей в сторону Мерчерии. Гривано ждет, что она вот-вот остановится, чтобы предложить свое тело каким-нибудь купцам, паломникам или матросам, а затем удалиться с одним или сразу несколькими мужчинами в темный проулок для грубых плотских утех, — но она идет прямо, пока не исчезает из виду.

Позднее, уже в «Белом орле», поднимаясь по лестнице в свою комнату, Гривано вспоминает одно давнее утро, когда они с братьями ехали верхом по дороге из Никосии в Ларнаку и встретили небольшую процессию: несколько девушек-киприоток и ослик с тележкой. Они направлялись на городской рынок и все, включая самую юную из девушек, были нагружены мешками с хной. Сгибаясь под их тяжестью, девушки не отрывали глаз от разбитой поверхности старой римской дороги. Проезжая мимо, Маффео плюнул в их сторону, а Дольфино привстал в седле и показал им свой член. Сейчас все эти девушки, возможно, мертвы — убиты солдатами Лала Мустафы во время вторжения, — или попали в гаремы, или растят в своем селении детей, рожденных от турецких насильников. А может, их нынешняя жизнь ничуть не изменилась по сравнению с тем, как они жили тогда. В то ясное утро далеко на западе темно-зеленой тенью маячили кедровые леса Троодоса; и он помнит, как внимательно, не мигая, смотрел на эту тень после того, как отвел взгляд от девушек.

Их крепкие руки были окрашены коричневой хной по самые локти, как и их ноги ниже колен. Только ногти на каждом их пальце выделялись бледно-розовыми овалами на коричневом фоне. Должно быть, именно эта деталь из прошлого и породила иллюзию узнавания при встрече с той уличной девкой.

28

Утро выдалось хмурым, затянутым белой мглой, которая задерживает свет в густом воздухе над черепичными крышами и делает Гранд-канал похожим на реку из серебристой ртути. Но солнце все же пробивается сквозь дымку, согревает тело Гривано под черным одеянием, и он кажется себе невесомым, готовым взмыть ввысь, как китайский фонарик. Осталось несколько месяцев до завершения тысячного года Хиджры, и сейчас уже нетрудно представить себе пророка, пробуждающегося в своей гробнице. И этот день возвестит о скором конце света.

Гривано подносит ладонь козырьком к глазам, высматривая свободную лодку. Седоватый гребец резким движением весла направляет к причалу небольшое черное сандоло, и Гривано перешагивает через борт.

— К дому Контарини, — говорит он. — У пристани Сан-Самуэле.

Ответом служит взмах руки с растопыренными пальцами и невнятное блеяние: у лодочника нет языка. Гривано отсчитывает ему в ладонь газетты и усаживается на скамью под навесом. Пока длинное весло ритмично месит воду, он оглядывается через плечо на размытые дымкой очертания нового моста, единственный арочный пролет которого походит на изогнутую бровь над глазом всплывающего левиафана. Но вот лодка забирает западнее, и мост исчезает из виду.

Широкая водная улица Гранд-канала вымощена солнечными бликами, которые сейчас сияют ярче, нежели само небо. Подоконники и балюстрады прибрежных зданий покрыты узорчатыми коврами из Каира, Герата или Кашана, но окна над коврами зияют непроницаемой пустотой. Многолюдная и шумная Рива-дель-Вин осталась позади, и до Гривано временами доносятся смех и приглушенные голоса незримых дочерей Республики, подставляющих бледному солнцу свои завитые прически где-то на верхних террасах зданий.

Сандоло покачивается на волнах, веки Гривано тяжелеют, и он в борьбе с дремотой пытается вообразить, какие чудовищные богохульства или оскорбления в чей-то адрес должен был произнести лодочник, чтобы лишиться из-за этого языка. Впрочем, у всех без исключения гондольеров речь пересыпана богохульствами, которые являются их столь же неотъемлемой принадлежностью, как весло. Так что, скорее всего, этот угрюмый молчун был наказан за клевету. Эта мысль доставляет некоторое удовлетворение Гривано, напоминая, что его возможные обвинители сами рискуют быть обвиненными в клевете с перспективой остаться безъязыкими. И Гривано улыбается, подставляя лицо солнечным лучам.