Зеркальный вор

— Это средство очень сильное. Не используйте его в закрытой комнате. Даже не открывайте склянку. Если почувствуете сонливость или начнут возникать странные видения, сразу заткните ее пробкой и пошире откройте окно, а сами выйдите прогуляться. Надо быть очень, очень осторожным. Вы меня поняли?

— Конечно, маэстро, конечно, — говорит Гривано.

Аптекарь достает из ящика стеклянный цилиндр, открывает плотно пригнанную пробку — едкий запах вызывает гримасы на лицах обоих — и нашаривает под прилавком пустую склянку.

— Не трудитесь, маэстро, я захватил свой сосуд, — говорит Гривано, после чего изображает недоумение, оглядывая прилавок, ощупывая свой пояс и кошель.

— Прошу прощения, дотторе, вы не это ищете? — раздается голос у него за спиной.

Впервые за тринадцать лет знакомства с Наркисом он слышит, как тот говорит на родном языке Гривано. У него жесткий, режущий слух акцент: слова звучат ненатурально, как будто их произносит не человек, а какая-то дрессированная птица.

Гривано разворачивается — позволяя себе лишь мимолетный взгляд на безволосое лицо и белую чалму Наркиса — и принимает пустой сосуд из его рук.

— Да, этот самый, — говорит он рассеянно. — Благодарю вас.

Аптекарь вытряхивает на весы кучку листьев, часть из них убирает обратно в свой цилиндр, уравновешивая чаши, и заламывает астрономическую цену, которую Гривано платит без возражений. Отмеренное снадобье перемещается в его сосуд, который тут же закупоривается пробкой.

— Очень сильно действует. — Аптекарь предостерегающе покачивает пальцем. — С этим шутить нельзя.

Более не взглянув на Наркиса и торопясь увеличить дистанцию между ними, Гривано покидает лавку и быстрым шагом направляется в «Белый орел». Он знает, что его отчет будет прочитан в течение часа — сделать это с помощью такой же решетки куда легче, чем составить зашифрованное послание, — но неизвестно, когда Наркис подготовит ответ. Между тем тысяча глаз Совета десяти смотрит отовсюду — с каждого балкона, из каждого окна. А где-то на дне лагуны раздувшийся труп Верцелина норовит освободиться от раскисающих пут и всплыть на поверхность.

Гривано присматривается к лицам, настораживаясь, если какое-то из них кажется знакомым. Он знает точно, что сбиры следовали за ним по пятам в первые дни пребывания в городе, — вполне понятная предосторожность, учитывая сведения, какими могут располагать о нем местные власти, — но не уверен, что такая плотная слежка продолжается до сих пор. Без сомнения, рассеянные повсюду информаторы доложат начальству о замеченных ими подозрительных действиях, однако сегодня он таких действий не совершал. Гривано врач, а люди его профессии часто посещают аптеки, ничего странного тут нет.

Уже на подходе к гостинице его внимание привлекает одна фигура: крестьянская девушка лет двадцати стоит у обшарпанной стены столярной мастерской, наклонившись, согнув ногу в колене и разглядывая свою грязную пятку; пустой башмак лежит рядом на мостовой. На кистях ее рук виден густой коричневый налет после недавней работы: дубления кожи или окраски тканей. Сдвинутый головной платок открывает ежик отрастающих после бритья рыжевато-русых волос, словно она лечилась от стригущего лишая или побывала под следствием инквизиции. Она сосредоточенно ковыряет ногтями ступню, не обращая внимания на прохожих.

Что-то в этой девице кажется ему знакомым, хотя Гривано почти уверен, что не встречался с ней прежде. Он подходит ближе, присматривается. Безрукавная блуза обнажает ее довольно мускулистые предплечья, которые из-за сильного загара мало отличаются по цвету от испачканных запястий. Черты лица острые, угловатые, скорее мальчишеские. Пальцы ноги подогнуты, кроме большого, на сгибе которого Гривано замечает крупную бородавку-шипицу.

— Больно? — интересуется он.

Несколько долгих мгновений девушка не поднимает взгляд.

— Мешает ходить, — наконец отвечает она.

— На такой случай имеется снадобье. Надо попробовать его, прежде чем просить цирюльника срезать нарост.

Она сердито хмурится, но гнев ее, похоже, направлен не на Гривано.

— И как бедная девушка за это расплатится? — спрашивает она.

Гривано с улыбкой разводит руками.

Девушка глядит на него пристально, и лицо ее понемногу мрачнеет. Потом она переводит взгляд на свою ступню.

— Дело к ночи, дотторе, — говорит она. — Скажите, сколько стоит ваше снадобье, а я назову цену моим раздвинутым ногам. И тогда мы, может быть, сторгуемся.

У Гривано на миг отвисает челюсть. Он закрывает рот, скрипнув зубами. Девушка плюет на кончики своих пальцев и трет ими шипицу, которая теперь ярче выделяется на фоне заскорузлой кожи.

— Вот оно как, — произносит Гривано голосом, который ему самому кажется мерзким. — Неужели весь этот город предался блуду в честь праздника? Или вы, потаскухи, понаехали сюда из дальних краев? Должно быть, сейчас все бордели отсюда до Мюнхена стоят в запустении.

— Может, кто-нибудь и ответит вам на этот вопрос, дотторе, но не я. Спросите у сутенера-баварца, если такого встретите. Могу я опереться на вашу руку?