Зеркальный вор

Одна из служанок приносит блюдо цукатов из лимонных корочек и собирает со стола грязную посуду; Тристан прерывает ее легким прикосновением к руке и, наклонившись поближе к девушке, проникновенным шепотом нахваливает ужин. У той начинают дрожать губи и ресницы, а Гривано между тем обращает внимание на тарелку в ее руке: там Тристан воссоздал из обглоданных косточек скелет перепела, заменив отсутствующий череп артишоком.

— Ах да, Веттор, — говорит Тристан, когда они уже встают из-за стола, словно только что вспомнив о главной причине их встречи, — как прошла ваша поездка в Мурано?

— Вполне успешно, — говорит Гривано. — Я побеседовал с зеркальщиком, который уже готов приступить к изготовлению рамы.

— А само зеркало?

Гривано смотрит вниз, собирая свои вещи — трость, запечатанный сосуд — и сохраняя спокойно-равнодушный вид.

— Наша встреча была недолгой, — говорит он. — Зеркало изготовлено. Сейчас оно у мастера.

— Как оно выглядит?

В этом вопросе слышна тревога — не в интонации, а в самом тембре голоса, подобно аккомпанирующему звуку ребаба. Гривано вежливо улыбается.

— Оно безупречно, — говорит он.

В последний момент перед выходом из «Белого орла» на сумеречную улицу он быстро вручает Тристану письмо с печатью Серены.

— Безупречно? — переспрашивает Тристан, пряча письмо в карман дублета. — Вы в этом уверены?

— По словам мастера, оно даже слишком идеальное.

— Боюсь, я вас не понимаю, Веттор. Что это значит «слишком идеальное»?

— Он сказал, что очень чистые зеркала чувствительны к влаге. И потому недолговечны.

На лицо Тристана набегает тень. Теперь это скорее замешательство, чем тревога, — как у человека, столь редко встречающего на своем пути препятствия, что ему не сразу удается их распознать. И тут же это выражение сменяется его привычной сияющей улыбкой.

— Ах, друг мой, — говорит Тристан, — это не суть важно. В конце концов, есть ли вообще что-то долговечное в этом мире?

При прощальном объятии их плащи на миг сливаются в одно черное пятно на фоне уличной сутолоки, как спелый плод среди колышимой ветром листвы.

— Завтра вечером! — кричит Тристан, уже отойдя на несколько шагов. — Банкет начнется на закате, а сразу после него симпозиум! Не опаздывайте!

— Завтра вечером! — откликается Гривано.

Удаляясь в сторону Бочарной улицы, Тристан задерживается перед пухленькой шлюхой, чтобы ущипнуть ее за подбородок и оценить глубину декольте, а потом обменивается приветствиями с троицей левантинских евреев в желтых тюрбанах. Он держится свободно и раскованно, однако причиной тому может быть не столько уверенность в себе, сколько осознание собственной обреченности и внутреннее примирение с неизбежным. Глядя ему вслед, Гривано размышляет о том, что неотвратимость адских мук способна придать человеку смелости точно так же, как твердая вера в спасение души. Он отчетливо видит внутренний свет, исходящий от Тристана, но пока что не может определить природу этого света.

Тристан исчезает за поворотом. Улица погружена в тень; большинство магазинов на всем ее протяжении либо уже закрылись, либо закрываются. Гривано какое-то время стоит, созерцая уличную суету, пока не начинает воспринимать ее как нечто абстрактно-поверхностное: хаотическое смешение красок, материй, жестов и лиц. Но вот в потоке людей возникает разрыв, Гривано вступает в него и, дойдя до угла, сворачивает на Бочарную улицу в южном направлении.

Лавка аптекаря находится неподалеку, на площади Карампане, — она указана как следующее место встречи в зашифрованном списке, который дал ему Наркис перед расставанием в Равенне. Гривано надеется, что либо сам Наркис, либо один из его агентов (а у него здесь наверняка есть и другие агенты) заметил поданный им условный знак: угол шторы, зажатый оконной рамой. Отныне надо ускоряться с выполнением их миссии.

С последним дневным звоном колоколов Сан-Апонала он добирается до аптеки и сквозь щели в закрытых ставнях замечает ее владельца, расставляющего на полках коробочки, флаконы и пакетики. Гривано останавливается на противоположной стороне улицы и ждет, притворяясь, что разглядывает щипцы и клещи на лотке скобянщика, который также сворачивает свою торговлю. Наркиса пока не видно, — впрочем, он и не должен быть на виду.

В аптеку заходит посыльный из ближайшего палаццо, и Гривано проскальзывает в дверь вслед за ним. Пока владелец продает клиенту настой вербены, Гривано рассеянно перебирает пучки трав и связки корешков на прилавке, а после ухода слуги приближается к аптекарю, перед тем оставив сосуд с письмом среди лекарственных растений.

— Добрый день, маэстро, — говорит он. — У вас найдется двухлетняя черная белена хорошего качества?

Еще не договорив, Гривано чувствует легкое движение воздуха, замечает перепад света от приоткрытой двери и догадывается, что Наркис вошел в лавку следом за ним; но оглянуться и проверить это он не решается.

Аптекарь, упитанный педантичный словенец в толстых очках фламандского стекла, роясь в одном из ящиков, предупреждает: