Зеркало загадок

Итак, перед нами тогдашний Буэнос-Айрес, этот Буэнос-Айрес маленьких домов с внутренними двориками; Буэнос-Айрес с трамваями на конной тяге, которые обычно довозили своего пассажира не до угла, а до самых дверей его дома; там все друг друга знали, все были родственники – или родственники родственников. Теперь от тогдашнего гостеприимства не осталось и следа. Я знаю немало случаев, когда люди переселялись в Буэнос-Айрес из провинции или из Уругвая и уже на следующий день получали блюдо с пирогами и сладкую сгущенку; а через денек-другой приезжие возвращали блюдо вместе с какими-нибудь другими лакомствами, и вот уже скоро они превращались в друзей всех соседей по кварталу. Теперь же, наоборот, мы живем в домах с квартирами и часто не знаем, как зовут соседа сверху или напротив.

У нас уже есть дата – 1880 год, у нас уже есть место – Буэнос-Айрес. Так пойдемте туда, где уже есть танго. Каково происхождение этого слова? На мой слух, оно африканское или псевдоафриканское, как и слово «милонга». По мнению Вентуры Линча, милонга была создана куманьками в насмешку над негритянскими кандомбе; милонгу танцевали – как утверждает Линч в своей книге – в низкопробных казино поблизости от Онсе и Конститусьон. Другие, напротив, говорили мне, что милонгу начали танцевать много позже, что поначалу милонга была только музыкой, а танцевать ее стали под влиянием танго. Откровенно говоря, на этот счет у меня нет собственного мнения.

Давайте исследуем географию. Часто говорилось – на этом же настаивают и многие фильмы, – что танго возникло в предместье. Ну а предместья, само собой, в те времена располагались очень близко к центру города. Однако все мои беседы с людьми той эпохи указывают, что слово «предместье» в данном случае не имеет топографической привязки. К тому же мои собеседники не говорили о предместье – они говорили о «берегах», и это были не только берега воды, но и берега земли. А типичными, самыми характерными окраинами являлись зоны корралей, старых корралей – это и были края земли – с пылью, с погонщиками скота, а еще с местами увеселения для этих людей.

Итак – где же возникает танго? По общему мнению, танго возникло в тех же местах, где спустя недолгое время в Соединенных Штатах возник джаз. То есть танго вышло из «плохих домов». Вообще-то, такие дома стояли во всех районах города, однако были и отдельные, так сказать, специализированные районы. Таковыми являлись улица Темпле – ныне она носит название Вивамонте – возле проспекта Двадцать Пятого Мая или, как тогда говорили, Июльского бульвара. Ну и потом был «сумеречный квартал» – так называемый Хунин и площадь Лавалье. Но и помимо них такие дома были рассыпаны по всему городу. Это были большие дома с дворами, они также использовались как место для встреч: люди захаживали туда, чтобы перекинуться в карты, выпить по стакану пива, пообщаться с друзьями. Такой уклад я сам еще застал в Пальма-де-Мальорке: когда я кого-нибудь искал и не находил в кафе, я продолжал поиски в тех трех или четырех домах подобного сорта, которые были в Пальме.

Есть один аргумент, который подкрепляет мои слова. И аргумент этот – набор инструментов, которые использовали для танго. Инструменты. Мне сейчас вспоминается один мой приятель, теперь уже старик, он был другом Эваристо Каррьего, который часто повторял одну и ту же фразу: «В ту ночь, когда меня открыл Марсело дель Масо». Марсело дель Масо опубликовал – в те годы, когда праздновалось Столетие независимости, – книгу под названием «Побежденные». Эта книга – сборник рассказов, но не в нынешнем смысле слова, – кажется, сейчас мы ожидаем от рассказа начала, середины и конца; в те времена их скорее бы назвали «этюдами». В конце книги было несколько стихов, одно стихотворение – кажется, я его помню – называлось «Триптих о танго». Написано, кажется, в 1908 году. И звучит оно так… Я помню первую часть наизусть. «Танцоры танго»:

     Это танго сыграло для них четкий ритм ожиданья,
     и они, словно змеи, сплелись в сладострастных клубах,
     их дождем омывали восторженные восклицанья,
     и они расцвели в этом зале, как в дивных садах.
     «Где ты, дочка?» – спросил куманек еле слышно, одними
      губами,
     и, бесстыдно прогнувшись, она отвечала: «Лови!» —
     загорелась сама и взметнулась на нем, точно пламя,
     сотрясая до судорог это отребье любви.

«Отребье любви», кажется, идеально подходит для куманька.