Зет

Я пробираюсь сквозь толщу фактов и всплываю на поверхность, думал молодой журналист. Подобно водолазу, я выхожу после погружения на берег, едва дыша, с глазами, покрасневшими от соленой воды, потому что я держал их открытыми в глубине моря, стараясь обнаружить, увидеть то, что поможет мне вычертить карту твоей затонувшей Атлантиды. В конце концов мне удалось сделать ряд фотографий. Они плохо проявлены. Предметы кажутся темными. Люди точно тени. Но это меня не волнует.

Меня волнует другое: ведь я не предал тебя и не забывал ни на минуту, хотя в этой водной пустыне, оставаясь порой без кислорода, я готов был забыть о многом. Под толстым слоем воды в полном мраке благодаря тебе мое сердце неистово билось. Все прочее — дело хороших или плохих журналистов. Я не с ними. Я с тобой, сладкая мука смерти.

Покончив с твоим делом, я скорей тебя забуду. Прежде всего я хочу забыть тебя. Избавиться от твоей отягчающей красоты. Улететь в нейтральное пространство, где тебя нет. Отдохнуть. Я не могу раздуть мертвый огонь и предпочитаю живой, хотя в сравнении с тобой он пепел.

Твое лицо на географической карте земли, так говорил я когда-то. Теперь я говорю: твое лицо на неизученной карте неба. Я называю тебя весной, потому что без тебя царит осень. Я называю тебя солнцем, потому что без тебя царит мрак.

Но я, Антониу, должен собрать последние данные и наклеить их на уникальный стенд, историю последствий твоего убийства. Я должен рассказать тебе в венгерском враче Ласло Золтане, который заявил недавно, что тебя ударили ломом. Хотя он не присутствовал при вскрытии — его просто-напросто не пригласили, — по рентгеновским снимкам он не нашел на твоем теле серьезных повреждений, которые мог бы причинить, проехав по тебе, грузовичок с двумя людьми. У тебя не было ни ран, ни переломов костей. Только ссадины. Следовательно, от чего же ты умер? Он считает причиной смерти две гематомы, обнаруженные им самим в твоем черепе во время операции. Эти внутренние гематомы с двух сторон головы не могли возникнуть от удара о мостовую. Итак, что же произошло? Он готов дать соответствующие показания следователю под присягой, заявил врач, при условии, конечно, что его пригласят для дачи показаний. Он помнит тебя до сих пор, хотя прошло много времени. «Зет?! — воскликнул он. — О, конечно, как я могу его забыть!» Он произнес твое имя, слегка исказив, с иностранным акцентом, что несколько раздосадовало меня. Мы не любим, когда что-нибудь привычное, близкое нам оказывается чуждо другим. Я сжился с тобой — последние полтора года я только и знаю, что пишу о тебе, — и поэтому не переношу, когда люди лишь смутно, неясно помнят тебя.

Точно случайно, точно по наущению дьявола, в те дни, когда Золтан сделал свое заявление, я напал на след третьего лица, того, кто, по-видимому, ударил тебя ломом. Человек этот из Килкиса и входит в ударную группу местного политического деятеля члена ЭРЭ. Он вместе с несколькими «храбрецами» приезжал 22 мая в Нейтрополь. На завтра весть о твоем смертельном ранении дошла до его родного города, до Килкиса, и там распространился слух, что этот человек убил Зет, ударив его железным ломом по голове.

Ты знаешь, что слухи, особенно в маленьких провинциальных городках, где даже у стен есть уши, не возникают ни с того ни с сего. Молва эта вызвала такое негодование, что третий преступник вынужден был переселиться из Килкиса в Неа-Санта, деревню близ Нейтрополя, заселенную выходцами с Черного моря. И там с помощью того же политического деятеля ему заготовили документы для отъезда в Германию. Но за границей он прожил недолго. Работая на заводе, он подорвал здоровье и вернулся обратно в Грецию. Тут-то я его и обнаружил и поместил об этом официальное сообщение в газете. Он был у Следователя без адвоката. Его показания остались в тайне; мне до сих пор неизвестно, что рассказал он Следователю.

Почему ты молчишь? Почему? Сколько стоит в Некрополе междугородный телефонный разговор? Скажи нам. Скажи нам, и мы оплатим его для тебя. Поговори с нами. Но мертвые молчат. Кара молчания тяготеет над ними.

Я беседую с тобой в таком тоне, потому что не сумел удержаться на почтительном расстоянии от тебя и писать в газету свои репортажи так, как будто ты никогда не существовал. Да. Я стремлюсь к тебе, как виноградная лоза тянется к своей подпорке, чтобы взобраться еще выше. Я стремлюсь к тебе, как красавица стремится взглянуть в зеркало, чтобы расцвести еще больше. Я стремлюсь к тебе, потому что я стремлюсь к тебе. Ни перед кем я не обязан отчитываться. И чем больше я стремлюсь к тебе, тем яснее понимаю, что никогда не смогу тебя достичь, так как ты по ту сторону границы, так как ты ослепляющий свет.

Репортаж для меня — спасение, чтобы не выйти на улицу и не закричать о тебе во весь голос. Журналистика — это броня, защищающая меня от опасности стать тобой. И неплохо, что есть такая броня. Это даже полезно. Хотя ты по своему характеру был моей полной противоположностью, человеком действия и поэтому куда более правильным.