Zettel

Но разве нельзя сказать, что в некотором смысле грамматика слов, обозначающих цвета, характеризует мир как он есть фактически? Так и тянет сказать: разве не тщетно искать пятый основной цвет? Разве основные цвета не объединяются, поскольку имеют сходство, например, подобно формам или музыкальным тонам? Или же когда я представляю это разделение мира в качестве истинного разделения, я уже имею в голове предвзятую идею в качестве парадигмы? О которой, допустим, потом я могу сказать лишь следующее: «Да, это способ, каким мы рассматриваем вещи» или «Мы просто хотим создать именно такую картину». То есть если я скажу: «основные цвета, конечно же, обладают определенным сходством между собой» – откуда я беру понятие этого сходства? Точно так же как понятие ‘основной цвет’ есть не что иное, как ‘синий или красный или зеленый или желтый’, – разве понятие такого сходства не дано нам только через эти четыре цвета? И правда, разве это не одинаковые понятия? – «Ну да, разве можно было бы так же объединить красный, зеленый и круглый?» – А почему бы и нет?

332. Не думай, будто у тебя есть понятие цвета лишь потому, что куда бы ты ни посмотрел, ты видишь цветные объекты.

(И не думай, будто понятие отрицательного числа у тебя есть оттого, что у тебя есть долги.)

333. «Красное есть нечто специфическое», это означает почти что: «Это есть нечто специфическое» – и при этом указывают на нечто красное. Но чтобы это было понятно, заранее уже следует иметь в виду наше понятие ‘красный’, употребление этого образца.

334. Я же могу один раз выразить ожидание словами «я ожидаю красный круг», а в другой раз вместо двух последних слов нарисовать цветную картинку с красным кругом. Но при таком выражении не существует двух вещей, соответствующих двум отдельным словам «красный» и «круг». Следовательно, способ выражения во втором языке совершенно другого рода.

335. Помимо этого, еще возможен язык, в котором ‘красный круг’ выражался бы через рядоположение круга и красного пятна.

336. А если бы теперь у меня было два знака: выражение «красный круг» и цветная картинка, или образ, красного круга, то ведь возник бы вопрос: Как же тогда одно слово соответствует цвету, а другое – форме?

Ибо представляется возможным сказать, что одно слово обращает внимание на цвет, а другое на форму. Но что это означает? Как можно перевести эти слова в эти картинки?

Или же: когда мы словом «красный» вызываем в памяти цвет, он ведь должен быть связан с какой-либо формой; как же в таком случае я могу абстрагироваться от формы?

И здесь первостепенным будет не вопрос: «Откуда он знает, от чего должен абстрагироваться?», но: «Как это вообще возможно?» или: «Что это означает?»

337. Вероятно, это станет яснее, если сравнить два языка, в одном из которых слова «красный круг» заменяет красная табличка и табличка с изображенным на ней кругом (скажем, черным на белом фоне); а в другом вместо всего этого нарисован красный круг.

Как же здесь происходит перевод? Допустим, он сперва смотрит на красную табличку и выбирает красный карандаш, затем на круг, ну и выводит этим карандашом круг.

Сначала научились бы, видимо, тому, что первая табличка всегда определяет выбор карандаша, а вторая ‒ то, что именно мы должны нарисовать этим карандашом. Таким образом, две эти таблички принадлежали бы к различным видам высказываний (примерно как имя существительное и глагол). Но в другом языке не было бы ничего, что можно было бы назвать двумя разными словами.

338. Если некто скажет «Красный цвет является составным», – мы не сможем выяснить, на что он намекает, что он собирается делать с этим предложением. Но если он скажет: «Этот стул является составным», то, даже не зная, о каком составе он говорит, мы сможем сразу же многими способами осмыслить его утверждение.

К факту какого рода я пытаюсь здесь привлечь внимание?

В любом случае это значимый факт. – Нам непривычны технические приемы, на которые могло бы намекать это предложение.

339. Здесь мы описываем языковую игру, которой не можем научиться.

340. «В этом случае с ним должно происходить нечто совершенно иное, нечто, с чем мы не знакомы». – Это показывает нам, как мы действуем, когда пытаемся установить, происходит ли ‘в ком-то другом’ нечто иное или то же самое, что и в нас. Это показывает нам, сообразуясь с чем мы судим о чужих внутренних процессах.

341. Можешь ли ты представить, что видит дальтоник? А сможешь нарисовать комнату, как она видится ему?

Сможет ли он нарисовать, как он ее видит? Ну, а могу ли я нарисовать, как ее вижу я? В каком смысле я мог бы это сделать?