Жак-француз. В память о ГУЛАГе

Все эти годы, пока продолжались его странствия по планете, он возил с собой карточки, одержимый стремлением закончить «Справочник». Но чем ближе его труд был к завершению и публикации, тем яснее он сознавал, что для коммунистического мира его книга – преступление. Ведь бывших гулаговцев под страхом нового приговора заставляли дать обязательство не разглашать их лагерного и тюремного опыта! В первый раз его просроченный паспорт продлили в польском посольстве в Вашингтоне. «Я заполнил несколько формуляров, привел доказательства своих связей с университетом, а потом мне дали подписать чистый лист бумаги, и какой-то бюрократ, уже не помню, кто именно, с раздражением мне бросил:

– Вы что, не боитесь, что я на вас донесу?»

Жак на это ничего не ответил, но когда срок годности паспорта опять истек, уже не обратился за новым продлением. Теперь он оказался в Америке «нелегальным эмигрантом», собирающимся опубликовать книгу, направленную против марксизма-ленинизма и против коммунистической системы. В 1984 году его настигает горестная весть: умер его марсельский друг Альбер Жоаннон.

«Задолго до смерти он мне сказал:

– Я еще работаю. Ты тоже. Когда твои разъезды закончатся, приезжай ко мне и живи с нами. У нас для тебя всегда найдется комната.

Я знал, что он говорил об этом с женой. И радовался, представляя себе, что когда-нибудь так и будет».

В 1985 году, когда мы с Жаком познакомились, ему было семьдесят шесть лет и он вновь оказался на распутье. В апреле в Джорджтаунском университете он завершил первую редакцию «Справочника». Ее принял к публикации лондонский издатель; на русском языке ей предстояло увидеть свет двумя годами позже. Джорджтаунский университет подал ходатайство о предоставлении ему политического убежища в Соединенных Штатах, и тут Жак получил письмо от Пьера Жоаннона, сына Альбера. Верный памяти отца, Пьер желал исполнить его желание и приглашал Жака приехать к нему и поселиться в департаменте Дром с его семьей и детьми. Жак недолго колебался между Америкой и Францией. Он выбрал родину своей матери и на основе приглашения Пьера попросил во Франции визу и вид на жительство; его просьба была удовлетворена. Он прибыл во Францию 25 мая, отослав рукопись лондонскому издателю. Так исполнились три заветных желания, одушевлявших всю взрослую жизнь Жака, – выбраться из ГУЛАГа, довести до конца «Справочник» и окончательно вернуться во Францию. Остается еще опубликовать «Справочник» на французском и вновь получить французское гражданство, но это пустяки по сравнению с тем, что уже достигнуто. Однако пройдет еще добрых пятнадцать лет, прежде чем книги Жака получат во Франции признание читающей публики.

Когда он вернулся во Францию, на платформе вокзала в Монпелье его встречали трое детей Пьера с плакатиком «Добро пожаловать». Он поселился в их прекрасном каменном доме, перестроенном из старинного амбара; здесь было много просторных удобных комнат. «Пейзаж вокруг дома напоминал те, что мы видим на заднем плане портретов итальянского Возрождения. Тот же свет, те же оттенки цвета. Моя комната выходила на запад, и мне это нравилось, потому что со времен Советского Союза я всегда поглядывал в эту сторону. Теперь я живу в Монтрёе, на востоке Парижа, это немного ближе к России, но не слишком!»

Жак тем не менее всегда стремился в столицу, там у него наладились связи с издателями и всё больше людей интересовались его работой. «У меня установился контакт с Домом наук о человеке благодаря президенту Польской академии наук, который во время научной командировки в Вашингтон навещал меня в моем кабинетике. Этот президент, выбранный, а не назначенный, серьезный и авторитетный медиевист, никогда не был в коммунистической партии. Я принес ему три тома рукописи “Справочника по ГУЛАГу” на русском языке, и он приходил ко мне в мою каморку вернуть их из рук в руки. Этот замечательный человек очень помог в поиске источников и познакомил меня с несколькими французскими издателями. Но тогда эти знакомства ни к чему не привели».

На родине, куда Жак так рвался, он уткнулся в стену непонимания. Французские издатели, если и проявляли какой-то интерес к его труду, ужасались самой идее возврата к традиционному антикоммунизму. «Ведь это льет воду на мельницу врага». Эпоха, предшествовавшая падению Берлинской стены и распаду советской империи, была еще отмечена следами холодной войны. Любая форма радикального антикоммунизма казалась подозрительной, даром что среда парижских интеллектуалов более или менее благожелательно встретила книги Солженицына, из которых «новые философы» пытались извлечь какие-то уроки, не всегда приемлемые для старшего поколения. Причем в это же время активизировались крайне правые, что не могло не беспокоить.