Жак-француз. В память о ГУЛАГе

В Бутырках Жак, со своим рублем 167 копейками оказавшийся среди бедняков, обнаружил существование общественной взаимопомощи, о которой упоминает и Шаламов в «Колымских рассказах». «Имущие» заключенные были обязаны уделять десять процентов от того, что покупали в ларьке, в пользу «комитета бедноты». «Эти комитеты насаждались в крестьянской среде большевиками с 1918 года и сыграли мрачную роль в насильственной коллективизации, но запечатлелись в памяти многих сидельцев тридцать седьмого года, бывших партийцев, которые ввели в тюрьме эту систему дележки. Со временем начальство наложило запрет на эту практику. Тогда ее попытались заместить частной инициативой. Богатых уговаривали поделиться с бедными, и те подчинялись, хотя правилами это запрещалось, а камеры кишели стукачами. Я помню только один раз, когда заключенный отказался поделиться с товарищами. Это был бухгалтер, арестованный во время чисток; он воображал, что, помогая “политическим” (хотя он ведь и сам считался “политическим”!), совершает контрреволюционный поступок. У нас он служил мишенью всеобщих насмешек, а навлечь на себя нелюбовь сокамерников было несладко!

Итак, раз в десять дней наступал главный момент в жизни бутырских подследственных: можно было заказать товары из ларька. В камеру поступал список имеющихся товаров. Все, кто мог, готовили свои заказы и передавали их трем-четырем заключенным покрепче, обычно из тех, кто побогаче. Как только надзиратель объявлял поход в ларек, они уходили, прихватив мешки. Вообразите себе камеру на сотню заключенных, из которых каждый заказывает один-два килограмма хлеба, по девяносто копеек кило, и это еще не считая отдельных счастливчиков, покупающих что-нибудь еще. Когда гонцы возвращались, они складывали всё это богатство на стол, и комбед приступал к раздаче. И вот, когда мои сокамерники получали перевод, я тоже имел право на какую-то небольшую часть хлеба и сахара. Кроме того, некоторое время пожилой сосед по койке, у которого был больной желудок, покупал себе в ларьке белый хлеб, а положенную ему порцию черного отдавал мне. Другие “счастливчики” уступали мне свой суп. Я был молод, аппетит у меня был отменный, я съедал всё».

Часто дружба между заключенными прерывалась из-за переводов в другие камеры. Эти переводы как раз и были задуманы для того, чтобы препятствовать возникновению прочных отношений между людьми. С точки зрения властей, такие связи могли только способствовать организации контрреволюционных групп, имевших целью не иначе как ниспровержение советской власти.

В Бутырках Жак открыл для себя явление, представлявшее, на его взгляд, самую суть советской системы: это «туфта», жульничество, притворство. «Ложь – это что-то вроде кровообращения. Слово “заключенный” заменяют “формуляром”, “политзаключенного” – “врагом народа”. Вот и всё, что требуется! На всех уровнях сплошное вранье». По прихоти переводов из камеры в камеру Жак несколько раз встречал людей, участвовавших в переписи населения 1937 года; эта перепись была впоследствии аннулирована, объявлена не имевшей места и вообще не упоминалась, Почему? Да потому, что она выявила в СССР сто шестьдесят два миллиона жителей, а Сталин в 1934 году объявил, что благодаря исключительно быстрому развитию страны население ее достигло ста шестидесяти восьми миллионов. Некоторые из статистиков, производивших слишком точный подсчет, были затем казнены. Кое-кого Жак встречал позже в ГУЛАГе. В 1939 году была создана новая, не столь честная комиссия по переписи населения, и ей повезло больше: она обнаружила и зафиксировала на бумаге недостававшие шесть миллионов. Вот вам пример туфты.

Слово «туфта» еще в двадцатые годы появилось в языке уголовников-рецидивистов. Оно происходит из сокращения ТФТ, что изначально значило «тяжелый физический труд», а затем стало расшифровываться как «техника учета фиктивного труда», и эта техника была, разумеется, сплошной фальсификацией.

Жак утверждает, что этот термин отсылает к понятию, на котором зиждется вся советская экономика и – шире – советская система. Идеалы марксизма-ленинизма были неосуществимы, а Сталин объявил, что эта утопия и есть правда, и вся страна была вынуждена прибегать к туфте, то есть к вранью, чтобы подтвердить вранье партийного руководства. Один из сокамерников Жака, успевший побывать в тюрьме у нацистов, освобожденный советскими войсками, а затем арестованный уже советскими властями, в разговоре с Жаком резюмировал это таким образом:

– Гестапо пытало меня, чтобы я сказал правду. НКВД – чтобы соврал.

Как объяснить французским читателям, что в советской системе человек – это только орудие государства, а отнюдь не наоборот? «Чтобы описать всю эту муть, принятую в коммунистическом мире, для тех, кто всегда жил в демократическом мире, где есть законность, я люблю рассказывать историю про слепого. Слепой сидит в кафе с приятелем, зрячим. Зрячий заказывает кофе и обращается к слепому приятелю:

– Тебе тоже кофе?

– Конечно, – отвечает слепой, принюхиваясь, – пахнет очень вкусно.

– Черный или с молоком?