Я с нетерпением ждал вывода на оправку: это было единственное место, где можно было вдохнуть глоток свежего воздуха. Форточка не закрывалась, разница с набитой камерой была огромная. А мы ведь жили в пространстве шесть на одиннадцать метров; до ста двадцати человек каждый день ели русский черный хлеб, от которого в кишечнике скапливались и вырывались на волю газы. Это был очень тяжелый хлеб, вязкий, как глина, от его воздействия было не избавиться никакими силами. К тому же разрешалось курить, а русские дымят как паровоз, так что дышать в камере было нечем. А в отхожее место с его всегда открытыми окнами проникало немного свежего воздуха – какое блаженство!»
Время коротали за практическими заботами, например, чинили одежду. «Когда живешь на полу, одежда изнашивается очень быстро и нужно ее латать с помощью цветных лоскутков. Камера имела право на две иголки, они были задокументированы. Если, к несчастью, одна из них пропадала, начинался обыск, а если ее так и не удавалось найти, всех ждало наказание. К слову, об одежде. Помню, что, на мою беду, у меня была красная пижама, остатки гардероба секретного агента. На каждое празднование Октябрьской революции ее у меня конфисковывали, а то вдруг я, зачумленный политзаключенный, надумаю ею размахивать в честь торжественной даты, а после праздника приходилось подавать заявление, чтобы получить ее обратно.
Чтобы подышать воздухом, мы ходили на прогулку. На это имели право все, кроме наказанных, но экспедиция была еще сложнее, чем на оправку. Теоретически прогулка длилась от десяти до пятнадцати минут, время отмеряли песочные часы в будке охранника. Но нас было слишком много, за часами мы следить не могли. По примерным подсчетам, в Бутырках во время Великой чистки находилось двадцать тысяч подследственных. Двориков не хватало, поэтому гуляли даже ночью. Камеру будили, открывали окошечко:
– Встать! Приготовиться к прогулке!
Тут все резко просыпались и начинали суетиться, срывались с откидных коек, из “метро” и с “самолетов” (настил для спанья между нарами от стены до стены). В Бутырках мы ходили по кругу парами, руки за спиной, во дворике размером приблизительно пятнадцать метров в длину и восемь в ширину; нас там было несколько десятков, как в колодце. Разговаривать запрещалось. Сверху наблюдал охранник, при малейшем нарушении всех немедленно загоняли обратно в камеры. Однажды днем я заметил летящего голубя – его арестовать было нельзя. Иногда между трещин асфальта пробивался пучок травы. Всему этому я радовался, как подаркам. От товарищей я слышал, что в Лубянской тюрьме, которая тогда была самой большой в Москве, выводили гулять на огороженную крышу».
«Метро» назывались места на полу под нарами. В эпоху Большого террора, когда Жак попал в тюрьму, заключенным часто приходилось там спать, хотя уважающий себя зэк, особенно блатной, никогда до такого не унижался. А «самолеты» – это щиты обычно из трех-четырех продольных и двух поперечных досок размером около 75 на 190 сантиметров. В перенаселенных камерах ими перекрывали пространство между двумя рядами сплошных нар, расположенных вдоль противоположных стен камеры, чтобы разместить на ночь больше народу. Сперва те, у кого не было места на нарах, залезали под нары. Когда людей было слишком много, все ложились на бок, и повернуться на другой бок мог только весь ряд целиком.
«Потом раскладывали “самолеты”, где над спящими на полу размещались валетом “летчики” на своих матрасах. Если кого-либо из спящих на полу вызывали на допрос или ему нужно было на парашу, то приходилось поднять один щит, то есть разбудить двух-трех человек. Вызванный, с одеждой и ботинками в руках, осторожно пробирался между головами и ногами спящих и одевался только у самой двери, у параши, на единственном свободном кусочке пола… Многих моих сокамерников мучали кошмары, они будили нас дикими криками. Если такому бедняге попадался не слишком злобный сосед, его можно было тихонько похлопать или потрясти, и он успокаивался».
Иногда ночью все просыпались от крика надзирателя в окошечке:
– Подъем с вещами!
Такой приказ предвещал одну из двух операций: или камеру собирались расформировать, или предстоял обыск.
«Нас, от восьмидесяти до ста двадцати человек, заталкивали в особое помещение, именовавшееся “сухая баня”, потому что там было чисто, а стены были выложены плиткой, как в бане. На охранниках были серые халаты, а арестанты выстраивались в очередь нагишом со своими узлами. Надзиратель командовал:
– Рубашку!
Ему протягивали рубашку, он прощупывал все швы, то же самое повторялось с каждым предметом туалета. Я ненавидел стоять голыми ногами на холодном полу. Поэтому когда у меня требовали носки, я протягивал ему один и стоял на одной ноге, пока он его комкал, чтобы убедиться, что я не прячу в нем недозволенных предметов. Получив свой носок обратно, я его натягивал и давал ему второй».