Жан Баруа

«Когда несколько дней подряд у него держится нормальная температура, мозг его начинает работать с ужасающей ясностью.

Сегодня он странно поглядел на меня и сказал: «Временами, вот сейчас, например, я словно раздваиваюсь, причем одна часть моего существа судит того, кем я стал сейчас, так, как я делал это пятнадцать лет назад… И тогда я спрашиваю себя, не был ли я от века осужден на порабощение?»

Говоря это, он указал на стоящую на камине гипсовую статуэтку Микеланджело. «Посмотрите на него! Он не в силах высвободить рук!.. Может быть, и мои усилия в течение многих лет были лишь видимостью освобождения…»

10 ноября.

«Сегодня утром он сказал:

«Я устал оттого, что наука все отрицает! Делает она это не более убедительно, чем те, кто утверждает. Но ваш религиозный догматизм претит мне не меньше. Я знаю, чего он стоит: я довольно долго находился под его властью!»

16 января.

«Я застал его в постели, в полном унынии.

На кровати у него лежал только что полученный номер «Сеятеля». Он раскрыл журнал. На последней странице в отделе хроники была помещена заметка под заголовком «Вновь обращенный» и несколько язвительных строк по его адресу. Он пожал плечами, но я почувствовал, как глубоко он уязвлен.

Однако говорить об этом он не стал… Мы беседовали обо всем понемногу.

Когда я уже собрался уходить, он посмотрел на меня и, помолчав, сказал: «Я, в сущности, мистик… И все же я ни во что не верю…»

Я ответил ему: «Вы ни во что не верите? Люди всегда во что-нибудь верят. Каждый таит в глубине души своего бога, к которому он постоянно с благоговением прибегает, в руки которого отдает себя».

Но он мрачно покачал головой: «Нет, говорю вам, я ни во что не верю… Я брожу в потемках, мне хотелось бы…» Он понизил голос, но мне показалось, будто я расслышал: «…душевного покоя… перед смертью».

25 января.