Жар костей не ломит (СИ)

Я прекрасно понимал Дока, на нас всех периодически накатывало. И даже вечно спокойный, и флегматичный Сэмпай нет-нет, да и уходил ломать ветки, сухим треском извещая саванну, как же его все достало.

— Док, это пройдет… Помнишь, что было выгравировано на кольце мудрого царя Соломона? — я дружески хлопнул товарища по плечу. — Командировка закончится и заживем по-человечески.

— Не-а, не заживем, — Док покрутил головой.

— Почему?

— Потому что мы звери, а звери не могут жить по-людски. Так уж нашей природой устроено.

— Это тебе кто такое сказал — Бармолей?

— Нет… Чарльз Дарвин.

Кажется, я отрубился. Заснул внутри сна или что еще это могло быть.

За это время песок успел наполовину засыпать тело. Пришлось выбираться, кашляя на ходу. В горле порядком першило, но запить было нечем. Не хватало даже слюны, чтобы сглотнуть сухой ком. Мельчайшие частицы кварца давно проникли сквозь одежду, и теперь карябали потную кожу, вызывая жжение и зуд. От скопившейся в воздухе взвеси нечем было дышать. Я во всю сипел, пытаясь протолкнуть раскаленный воздух через высохшую носоглотку в легкие.

До чего же хреново… Как тогда на границе с Чадом, когда угодили в пылевую бурю. Нет, гораздо хуже, потому что тогда был шанс выбраться и была надежда на спасение, а здесь гребанный ад на веки вечные.

Песка намело столько, что по барханам спокойно не пройти. Где-то я пригибался, где-то полз на карачках, задевая головой потолок. Добравшись до туалетов на втором этаже, обнаружил, что двери снесены стихией. Волны песка сорвали преграду с петель, обильным потоком хлынув внутрь.

Я скатился с холма и обнаружил раскаленную от песка раковину — одинокий кран торчал наружу и ждал. Ждал, когда его отыщут. Высунув в нетерпении сухой язык, я крутанул вентиль и услышал знакомое сипение. Сука… И ведь знал, что бесполезно, но все равно поперся в поисках последней надежды.

Это все, это конец. Веки сами собой закрылись, а лицо уперлось в подставленный рукав. Умирать только по началу трудно, а потом, когда основные чувства притупляются, все становится похожим на сон… спасительный сон. До чего же хорошо, что в аду еще можно отключиться. Стоит просто закрыть глаза и…

Резкий удар заставил голову мотнуться в бок. Очередной шлепок и огненный жар обжигает щеку. Пытаюсь выдавить хоть слово из пересохшей глотки, но наружу вырывается беспомощное:

— Х-раа.

Кажется, меня услышали. Заботливые ладони аккуратно обхватывают голову. Чувствую, как невидимая рука гладит короткий ежик волос, как когда-то давно в детстве…

Кожей ощущаю капли влаги — две дорожки пробежали вниз. Это не долгожданная вода, а чьи-то слезы. Их не слизать языком, не выпить, слишком уж мало и слишком далеко.

Кто-то поблизости всхлипнул, шмыгая носом.

— Пить, — то ли думаю, то ли шепчу я.

Кажется, все же второе, потому что в ответ раздается торопливое:

— Да-да, конечно.

Мою голову отпускают, и слышатся удаляющиеся шаги. Раздается лязганье посудой, плеск воды. Далекие волны бьются о берег…. Мы стоим с мужиками на берегу океана. Большие валуны торчат из воды. Они темными пластами разбросанны по песочному пляжу, заваленному мусором и ракушками. Перед глазами бесконечная лазурная гладь, простирающаяся до самого горизонта, и не видно ей ни конца ни края.

Все те же заботливые пальцы вырывают из плена воспоминаний, обхватив затылок и приподняв голову. Подбородка касается прохладная поверхность кружки, и я не выдерживаю, начинаю дергать кадыком, хотя в глотке по-прежнему сухо. Вытягиваю губы трубочкой и ощущаю драгоценную влагу, медленно наполняющую рот. Жадно проталкиваю жидкость внутрь — в организм, истосковавшийся по воде. И еще, и еще, и еще, но мне не дают вдоволь напиться. Говорят глупости о том, чтобы не спешил, не торопился. Верните кружку, мать вашу!

О да, снова вода… много воды — поток сплошного удовольствия, разливающегося по кишкам. До чего же хорошо! Я откидываюсь на подушку и наблюдаю знакомый потолок собственной квартиры. Вижу темный силуэт девушки, притихшей на краю кровати и держащей меня за руку.

— Вы меня очень напугали, Василий Иванович, — произносит она, спотыкаясь. — С вами точно все в порядке?

— Да.

— Я вызову скорую.

— Никаких скорых.

— Тогда наберу Зинаиду Петровну.

— И Петровну не надо.

— Василий Иванович, вы не понимаете… У вас сердце не билось. Я пульс не смогла нащупать и дыхание… его не было.

— Но сейчас-то со мною все в порядке. Лучше расскажите, как там Малой?

Молодая учительница грустно улыбнулась.