Жар под золой

Кто позволил этим людям разъезжать по стране с запрещенными флагами?.. Кто их прикрывает, кто в красных магистратах несет ответственность за то, что...

Это дело для уголовной полиции или для политической?

Побольше бы таких храбрецов...

Кто совращает нашу молодежь, кому принадлежит крестьянский хутор в пуще Тевтобургского леса?..

Совращать нашу молодежь? Никогда!..

Суровые меры против правых террористов...

У дверей позвонили, и через несколько секунд в комнату вошла Клаудия. Она кивнула на газеты и сказала:

— Тебе, должно быть, нелегко пришлось. Я читала все, господин Швингхаммер носил мне газеты... Я рада, что дело сдвинулось с мертвой точки... А потом, когда будет суд, вспомнят и про Луиджи... Ведь будет же суд, верно?..

Я много раз перечитывал газеты, и особенно отдельные слова, которые были напечатаны таким крупным и жирным шрифтом, что от них даже в глазах рябило. В некоторых статьях я вообще ничего не мог понять, потому что их авторы сами ничего не поняли; в других дело было представлено так, будто все это была просто шутка, и куда больше описывался наш выезд с флагами, чем обстоятельства, послужившие причиной выезда.

— Не могу я больше сидеть в Хагене, — заговорила Клаудия, и я лишь с трудом мог понять, о чем идет речь. — Дом в Хагене действует мне на нервы. Я сижу там взаперти. Дружелюбие этих людей, их заботливость — все действует мне на нервы, я не могу сделать ни шага, чтоб они не заметили...

— Клаудия, — перебил я дочь, — я отвез тебя к Швингхаммерам, и они не стали расспрашивать, зачем да почему. В наше время одно это кое-чего стоит, когда тебя не спрашивают, зачем и почему.

— Но теперь они спрашивают. — И Клаудия указала на газеты, которые Хелен начала собирать. — Сегодня утром по телефону я узнала от мамы, что вечером в «Липе» Франку придется держать ответ. Я хочу там быть.

— Нет, — ответил я, — оставайся здесь. Если дело дойдет до суда, у тебя будет достаточно возможностей высказаться... даже больше, чем желательно. И ты выскажешься.

У меня душа сейчас не лежала к спорам, и я пошел по тропинке к Баушульте. Баушульте против обыкновения оказался не в теплице. Когда я перелез через ограду, он помахал мне из окна своего зимнего сада. Зимний сад у него не уступал ботаническому.

Он вышел мне навстречу, в руках у него была газета.

— Моим коллегам в ближайшие дни придется здорово попотеть, если они захотят добраться до сути... А мне жаль тех ребят, которые попались на удочку Бальке и Вурма.

— Баушульте, я отказался от места. Бюлер — это мои последние похороны. Я больше видеть не могу кладбище.

Не сговариваясь, мы пошли по тропинке через уже зазеленевшие поля, где столько раз ходили с Франком. На небе как приклеенные зависли жаворонки, голубиная стая осыпала крышу старого, полуразрушенного амбара.

— На сегодня они уже задержали тридцать восемь молодых людей, — сказал Баушульте, и трудно было не услышать глубокую печаль в его голосе. — Теперь должно выясниться, что такое Бальке, Вурм и прочие — сам айсберг или только его верхушка... Боже мой, Лотар, бедные ребята.

— Да, слава богу, Клаудия успела выпрыгнуть, в последнюю минуту.

— Лотар, а теперь признаюсь тебе честно: я тогда далеко не геройски себя чувствовал, я дрожал самым натуральным образом. Не будь у меня приятеля в полиции, они бы нас и заграбастали, а не тех, других... Уж лучше и не думать о том, какая дрожь пробирала моего приятеля в полицайпрезидиуме.

* * *

Небольшой зал на двести мест, примыкающий непосредственно к пивной Паяца, был набит битком. От пивного зала его отделяет широкая раздвижная дверь. Всякие местные союзы, а также церковь используют его под свои собрания. А партии устраивают собрания в самой «Липе», там же играют свадьбы, празднуют конфирмации и прочие — семейные торжества, если квартира не вмещает всех приглашенных.

Когда Хелен, Баушульте и я вошли туда, у нас защипало глаза от густого сигаретного дыма. Обслуживали гостей две пожилые женщины в белых передниках и белых наколках.

Какой-то молодой человек, которого я впервые видел, уступил Хелен место, а мы с Баушульте так и остались стоять у двери. Прошло некоторое время, прежде чем я огляделся, начал узнавать лица, различать голоса.

За председательским столом Франк беседовал с журналистом, который сообщал в своей газете обо всех мероприятиях местного значения, будь то заседание клуба куроводов или союза гандболистов.

В зале царила какая-то напряженная атмосфера, причинявшая мне почти физические муки, сжимавшая горло, сковывавшая руки и ноги.

Франк встал, попрощался с журналистом и взял в руки микрофон, чтобы объявить собрание открытым. Но прежде чем ему удалось добиться тишины, со своего места поднялся какой-то человек и спокойно произнес: