Жар под золой

Я восхищался Франком. Его уверенностью, его убедительной речью. Я гордился им, да, я гордился своим другом.

— А как насчет нацистских флагов? — выкрикнул кто-то. — Об этом ты не сказал нам ни словечка. Уж верно, у тебя есть причины замалчивать эту историю.

— Газеты только о том и пишут, — выкрикнул кто-то другой.

И тут все начали перекрикивать друг друга, а Франк из обвинителя превратился в обвиняемого. Я же торчал в бывшем курятнике и готов был с досады рвать на себе волосы, потому что без партбилета в кармане ничем не мог помочь Франку. Господи, до чего же глупы, до чего косны эти людишки!

— Чего ты вообще хочешь?! — горячился один. — И хватает же у человека наглости уговаривать нас, чтоб мы выступили против своих же товарищей в городском совете.

— Да еще разъезжать по городу с нацистскими флагами, — подхватил другой. — Это просто неслыханно, это...

Мне впору было пролезть через оконце, но через него не пролезла бы даже моя голова. Я приказывал себе: кричи, Лотар, кричи, что есть мочи!

Черт подери! Именно сейчас, когда надо было поддержать Франка, я беспомощно сидел в курятнике и мог только слушать, как несколько горлопанов и политических тупиц, которые ничего не поняли и никогда ничего не поймут, своими криками зажимают ему рот.

Наконец я снова услышал голос Франка и снова восхитился его спокойствием.

— Товарищи, я не могу сказать больше того, что полиция сочла нужным сообщить прессе и что потом было во всех газетах... Товарищи, прошу вас хоть на минуту задуматься: мы говорим сейчас не о нацистских флагах, а о сносе Северного поселка, полноценного жилого массива, который будет принесен в жертву интересам наживы, причем сами жертвы и оплатят этот снос...

Снова шум, выкрики.

А когда спокойствие было восстановлено, опять выступил с настойчивым призывом тот человек, который потребовал перед началом собрания удалить из зала посторонних и которого я до сих пор ни разу не видел на собраниях.

— Товарищи, товарищи, — увещевал он, — до чего мы докатимся, если примемся таким вот манером вытаскивать на люди свое грязное белье. Коль скоро мы займемся стиркой, нам не понадобятся зрители, как не понадобятся и те, кто производит стиральный порошок. Наш председатель не должен был разъезжать по городу с нацистскими флагами, он должен был сперва поставить в известность нас, своих товарищей по партии, чтобы мы и в узком кругу, и в различных партийных инстанциях предварительно все обсудили... Это больше чем злоупотребление нашим доверием, ибо до чего мы докатимся, если впредь каждый из нас будет затевать постирушку на свой страх и риск? Тогда нам и партия больше не нужна... Председатель, который публично разъезжает с нацистскими флагами, нам не годится. Такому председателю следует уйти с поста.

Во время всей этой речи Франк стоял перед микрофоном с ничего не выражающим лицом, он даже не попытался перебить оратора. Кто-то отодвинул Франка в сторону и не менее настойчиво заговорил в микрофон:

— Товарищи, а я хочу заступиться за нашего председателя. Ведь сейчас речь не о том, что нам известно из газет, а о том, что зачитал нам Франк и еще о резолюции. Речь не о нацистских флагах, речь о Северном поселке и о продажности депутатов от нашей партии... Согласен, этот выезд с флагами произвел странное впечатление, но иногда такие поступки просто необходимы для вскрытия того, что влиятельные круги предпочли бы утаить. И за это мы должны быть благодарны своему председателю. Я предлагаю теперь поставить на голосование предложенную Франком резолюцию, ведь, как все это ни грустно, только так мы сохраним доверие наших избирателей.

Лишь отдельные голоса поддержали его выступление.

А потом приступили к голосованию, и Франк не получил большинства. Когда объявили результаты, Франк потер глаза, словно просыпаясь от сна, спокойно оглядел зал и твердым шагом направился к двери.

Бедный Франк, подумалось мне. И вдруг я услышал у себя за спиной голос Паяца:

— Вылезай, Лотар, все кончилось... Эти люди никогда ничему не научатся, потому что до сих пор не умеют отличать говядину от конины.

Я вышел вслед за Паяцем.

В пивном зале у стойки я увидел Баушульте и Хелен. Хелен чуть не плакала, да и Баушульте я никогда не видел таким подавленным.

— Помяни мое слово, Лотар, — сказал он, — эти горлопаны подкуплены... Уж ты поверь мне, недаром я был двуногой ищейкой.

— Подкуплены? — удивился я. — Кем же?

— Кем? Ясней ясного. Нашими же собственными людьми. Для меня это как дважды два... Франк не должен был провести на этом собрании свою резолюцию, потому что его резолюция обрушила бы лавину, понимаешь, Лотар, а лавина погребла бы под собой некоторых товарищей, которые уже много лет как приросли к своим креслам.

— Я не могу в это поверить, Баушульте, не могу и не хочу... Как же нам тогда победить на выборах, с какими лицами мы покажемся избирателям, что они скажут. Да не одни же дураки живут на свете, черт подери!

— Зато легковерные, которые предпочитают думать, будто все это ложь, иначе им не во что будет верить.