Жар под золой

У выхода стоял Паяц, левой рукой он, словно щит, держал на уровне груди поднос, а правую по очереди подал нам всем.

Такого еще здесь не видывали.

Инвалиды, которые без всякого выражения на лице стояли у могилы во время похорон, не приняли приглашения вдовы Бюлера прийти на поминки.

После того как капелла шахтеров в парадной форме исполнила песни «Счастливого подъема, выходит штейгер к нам» и «Был у меня товарищ», толпа у могилы тотчас распалась, инвалиды ушли. Они шли к главному входу сплоченной группой, шли, наклонясь вперед, словно одолевали встречный ветер. Несмотря на довольно теплую погоду, они были в зеленых грубошерстных пальто, которые резко отличались от строгой черной одежды всех остальных.

Надгробное слово пастор завершил словами: «И если что-то придавало нашей жизни цену, то это был труд и это было терпение».

Я начал засыпать могилу, а Франк и Баушульте стояли рядом и глядели, как падает земля на крышку гроба. Только когда могила была засыпана, Франк сказал:

— Сегодня утром я заявил, что отказываюсь от поста председателя и одновременно выхожу из партии, синий флаг на своем доме я опустил... как не бывало, все, точка.

Я оперся на лопату; ни Баушульте, ни Франк мне не помогали, а вот Бюлер, тот всегда помогал мне засыпать мертвых землей. Слова Франка словно доносились откуда-то издалека, и я подумал: «Надо же, Франк вышел из партии как раз в то время, когда я всерьез прикидывал, а не подать ли мне заявление, чтобы меня восстановили».

Пот тек по моему лицу, щипал тело под брючным ремнем. Птицы на деревьях не подавали голоса.

— Сегодня мой последний день на кладбище, — сказал я. — Теперь я появлюсь на нем только после того, как меня вынесут из моего дома ногами вперед... Вот увидите, я буду снова строить дома, на каменщиков теперь опять спрос.

— Разумно ли ты поступаешь? — засомневался Баушульте. — В наши дни нельзя безнаказанно бросать такое надежное место.

— Надежное? Будет тебе, Баушульте. Надежность бывает, только когда выйдешь на пенсию, уж кому это знать, как не тебе... Вывод печальный, но все-таки вывод.

Вернулся пастор, в облачении он выглядел много старше, и бакенбарды он подстриг, отчего лицо казалось более строгим. Он держал под мышкой Библию и молитвенник. Заняв место между Франком и Баушульте, он не проронил ни звука, и все трое молча смотрели, как я насыпал могильный холмик и водрузил на него деревянную подставку для венков. Я собрал венки, которые до поры до времени разложил по соседним могилам, чтобы они не мешали мне работать. Венков было немного, и на высокой подставке они имели довольно жалкий вид. У Бюлера не так уж много и друзей осталось, большинство умерло раньше, а те несколько, что еще доживали свой век, не покупали венков, считая это бессмысленной тратой денег.

— Значит, вы остаетесь при своем решении? — спросил пастор.

— Остаюсь, господин пастор. Я ухожу, и вы знаете почему.

— Я нашел вам замену на первое время, одного безработного испанца, до тех пор пока мы не подберем такого же добросовестного человека, каким были вы.

— Спасибо на добром слове. То, что мне еще причитается, можно перевести на мое имя, вот только документы я хотел бы получить уже завтра, когда отправлюсь на поиски работы.

Мы стояли вчетвером перед могилой и разглядывали венки. Надписи на лентах нельзя было прочесть, потому что ветер раскачивал ленты из стороны в сторону.

— Надо хотя бы ненадолго заглянуть на поминки, — сказал Баушульте, — это наш долг перед Бюлером. И перед его женой.

— Я переоденусь в своей будке. Подождите меня у ворот, — сказал я, и вдруг мне стало грустно оттого, что я навек расстаюсь с кладбищем.

Пастор медленно шел впереди, и это определяло темп наших шагов; впрочем, мы и без того не слишком торопились, мы могли вообще подождать, пока не появится кто-нибудь, кто объяснит, чего мы ждем.

Вдруг пастор остановился и сказал мне тоном почти торжественным:

— Когда начнется процесс против доктора Вурма и всех остальных, я, конечно же, ни от чего не отступлю и готов нести полную ответственность за все, что совершалось с моего молчаливого одобрения либо даже при моем участии... Не думайте, что я вас подведу. Мне все это будет нелегко, мои прихожане взбеленятся, возможно, потребуют моей отставки, но я рад, что был при этом, что мог что-то сделать... Не знаю, как мне все это выразить теперь, когда вы покидаете кладбище, именно теперь, когда я к вам так привык...

Баушульте надел цилиндр и, хотя пастор вовсе не к нему обращался, ответил:

— У вас и без того будет немало неприятностей с вашим церковным начальством. Желаю вам от всей души, чтобы там сыскалсея хоть один человек, который будет на вашей стороне.

— Да, да, конечно, — улыбнулся пастор, — неприятности у меня уже есть. — Он сказал это таким тоном, словно только что получил радостное известие.

Потом он подал мне руку:

— Большое спасибо, господин Штайнгрубер, мне было приятно, когда вы здесь работали, и я многому от вас научился...

— Я от вас тоже, — сказал я, и мне стало как-то неловко, когда он сказал, что чему-то у меня научился.