Жар под золой

— Так вот, друзья, с этого дня нам каждый день придется работать на час больше: если комплекс не будет завершен к началу октября, с нас сдерут здоровенную неустойку. И без возражений. Все лето придется работать по двенадцать часов, это не так уж и трудно, как же раньше люди работали по четырнадцать, да вдобавок еще плодили кучу детей? И без возражений. А зимой можно опять работать спустя рукава да валяться в обнимку с женой, с завтрашнего дня — по двенадцать часов. Деньжищ-то сколько огребете! И без возражений! — Он ушел, на полдороге обернулся и еще раз посмотрел на меня с подозрением. Его «фольксваген» так ревел на ходу, словно над нами кружился вертолет, передние крылья грохотали и лязгали.

Я помолчал, ожидая, что скажут другие насчет требований Бойерляйна, но они только задумчиво потягивали пиво. Когда бригадир поднялся и сунул в ящик пустые бутылки, все выжидательно уставились на него. Он же только и сказал:

— Ну как, все слышали? Лето будет длинное... И без возражений, господа хорошие!

Не иначе они сошли с ума, подумалось мне.

— Вы что, и в самом деле собираетесь работать по двенадцать часов? — недоверчиво спросил я. — Это же безумие, вы же костьми ляжете. А жить-то когда?

— А что нынче не безумие? — хмыкнул бригадир. — Лотар, дружище, да я год проходил без работы, я рад, что пальцы у меня опять перемазаны раствором... или ты боишься, что такая работа и такие темпы тебе уже не по силам?.. В твоем возрасте это неудивительно. Но тогда скажи сразу... Ты нам всем по душе, но, если ты думаешь, что не справишься, мы найдем себе другого.

— Да нет, просто я вспомнил про налоги. После всех вычетов от сверхурочных денег не много останется.

— Вот уж о чем не тревожься. Бойерляйн, он, знаешь, что за проныра каков ни есть, а сумеет повернуть дело так, чтоб мы получили свои денежки и чтоб финансовое ведомство не придралось... Один раз он чуть было не угодил за решетку, но и то выкрутился, — сказал бригадир, и в голосе его зазвучало искреннее уважение.

По дороге домой я понял, что о многом передумал за последние два года, а вот о Бойерляйне как-то позабыл.

В гостиной у нас сидела Габи, напротив нее Хелен, и обе с тревогой поглядели на меня, когда я, насвистывая, открыл дверь.

— Франк сидит дома и ревет, — сказала Габи плаксивым голосом, — они его выставили, потому что он пять дней не выходил на работу. Какая подлость: у него ведь дел было невпроворот.

Во взгляде Хелен тоже была мольба о помощи.

— Знаешь, Лотар, он зарыл свой флаг в саду. Франк говорит, мы завтра переедем обратно на Мариенкефервег... Лотар, иди к нему, ты ему нужен, он сидит дома и плачет... мы завтра переедем... Господи, когда же это кончится! Если бы Эберхард знал, — причитала Габи.

— Ступай домой, Габи, — сказала Хелен, — а Франку передай; что Лотар придет, обязательно придет, ему только надо принять душ и поесть, а потом он придет... Ступай, Габи.

— А что ж теперь с нами будет, теперь, когда мы переберемся на Мариенкефервег?..

— Габи, вы же не можете прямо завтра переехать, вы же не можете переехать в эту помойку, которую оставили после себя ваши съемщики.

— Ах, Хелен, мне уже доводилось жить на всяких помойках, — отвечала Габи, — я своими руками отремонтирую дом, я умею сама белить и клеить обои и вообще делать все, что полагается. Я все умею. Но Франку надо немедленно уехать из Северного, я за него просто боюсь, после всего, что было... К чему же нам тогда собственный дом... Правда, там теперь обои от стен отстают, но дом-то все равно наш, а в другом он зарыл флаг.

Габи грузно встала с места и ушла, не попрощавшись.

— У тебя усталый вид, — сказала Хелен.

— Правда? И все же я счастлив, что развязался с кладбищем.

— Ты мне не все сказал, Лотар, есть еще что-то.

— Ах да, — сказал я и тяжело плюхнулся в кресло. — На лето можешь поставить на мне крест. Я буду приходить домой только спать: мы будем работать, по двенадцать часов, а понадобится, то и в субботу тоже, чтобы фирме не платить неустойку...

— Лотар! — в ужасе вскрикнула Хелен.

— Знаешь, зря я не сказал Габи, чтобы Франк пришел к нам, им наверняка нужны еще люди, но тогда мне пришлось бы ему сказать, что там ошивается один тип в застиранных джинсах и вышитой кепчонке и что разъезжает этот тип на допотопном «фольксвагене» — просто удивительно, как эта развалюха до сих пор бегает.

— Лотар, — тревожно спросила Хелен, — Лотар, ты себя хорошо чувствуешь?

— Да, Хелен, хорошо.

— Тогда пошли в кухню. Картошка пересохнет, если ее слишком долго держать на плите.

Клаудия ушла окончательно. Она болыше не заглянула домой, только прислала из Хагена письмо: