Жар под золой

«Мои дорогие! Я уезжаю в Берлин, уезжаю потому, что до сих пор боюсь. А еще потому, что не могу же я вечно жить в Хагене; я знаю, что всегда могу вернуться к вам, но пока мне этого не хочется. Я лучше поеду в Берлин, а когда успокоюсь, напишу вам письмо. Я побывала у одного дортмундского адвоката, господин Швингхаммер любезно отвез меня к нему и присутствовал при том, как я рассказала под протокол всю свою историю. Другими словами, то самое, дорогой отец, что я уже рассказывала тебе на плотине. Я еду в Берлин, чтобы избавиться от страха. На первых порах мне будет помогать Рупперт. Я больше не могу жить у них, а у вас еще не могу. Обнимаю вас.

Клаудия»

Кухонные часы громко тикали, холодильник громко гудел, а мы с Хелен сидели друг против друга, наши лица ничего не выражали, а когда я через стол придвинул письмо к Хелен, у нее вдруг хлынули слезы.

На дворе уже была ночь, но мы не зажигали света; руки у Хелен были холодные и влажные, я их сжимал, я их растирал своими руками.

Хелен встала и села ко мне на колени, и мы долго так сидели, обнявшись, и не разжали объятий, когда телефон в передней громко разорвал тишину. Хелен хотела подойти к аппарату, но я ее удерживал до тех пор, пока раздражающий звук не смолк сам по себе.

Дни проходили незаметно.

Я чего-то ждал, но не знал, чего именно. Со своих лесов я поглядывал на долину Рура, а порой принимался размахивать кельмой, потому что мало-помалу привык вести разговоры с самим собой. Товарищи тогда кричали: «Эй, Лотар, опять ты берешь воздух вместо раствора».

Дома в саду я искал себе работу, хотя работы было навалом.

Мы с Хелен почти не разговаривали в эти дни, только о самом необходимом, без слов пожимали друг другу руки, либо один утешающе трепал другого по плечу, а то еще сидели на кушетке, спина к спине, Хелен листала какую-нибудь книгу, а я глядел в стенку и на картину, которую Клаудия нарисовала в последнем классе и подарила Хелен ко дню рождения: картина изображала наполовину облетевшее дерево, ветви которого были унизаны множеством лиловых птичек. Работа на стройке совсем не оставляла свободного времени, чтобы навещать Франка. Франк успел за это время переехать в свой дом на Мариенкефервег и устроиться шофером в экспедиционной фирме, но не в той, где он работал прежде.

Когда ранним утром я ехал на работу, то всякий раз видел, как Габи протирает окна и приветственно машет мне тряпкой. Баушульте выстроил у себя в саду еще одну теплицу, но не спросил ни у меня, ни у Франка, не возьмемся ли мы забетонировать котлован и фундамент, да у меня, кстати, и времени бы не нашлось, слишком усталый я возвращался с работы.

Хелен вдруг набралась решимости и приготовила для меня комнату Клаудии.

— Пусть у тебя будет свой угол. Я знаю, ты всегда мечтал иметь отдельную комнату. У меня есть кабинет в библиотеке, дома мне отдельная комната ни к чему.

И я обосновался у Клаудии. Я все реже спускался в подвал к верстаку: я дожидался зимы с длинными вечерами, когда опять можно будет выкроить время и что-нибудь мастерить.

Месяца через полтора после того, как мы получили от Клаудии прощальное письмо, к нам зашел пастор, он был какой-то смущенный, и даже руки его выдавали беспокойство.

— Я тут навещал одних по соседству, — сказал он извиняющимся голосом, объясняя свое неожиданное вторжение.

На террасе он сел на стул, крытый белой масляной краской, и погрузился в молчание; он молчал и поглядывал на соседний сад, хотя ничего интересного там не было. Я же не хотел заговаривать первый.

Наконец пастор сказал:

— Вам это тоже надо посмотреть. Все произойдет в понедельник. Очень стоит увидеть своими глазами.

При этом он мог и не объяснять мне, что речь идет о Северном поселке.

— А стоит ли смотреть, как что-то разрушают? — спросил я. — Как сравнивают с землей поселок, где родилось и выросло несколько поколений?

— Думаю, что стоит, господин Штайнгрубер. В данном конкретном случае. Стоит посмотреть не ради того, что разоряют вообще, а ради того, как разоряют.

— Но мне тогда придется прогулять работу, — упорствовал я.

А ведь странно, подумал я, мне как-то стало наплевать на поселок с тех пор, как Франк больше там не живет, я даже удивился, что пастор вообще его поминает, хотя оттуда, кроме десятка турецких семейств, все давно выбрались.

Недели две назад я проехал через поселок, чтобы сократить путь, я проехал по той улице, где раньше жил Франк. Дома стали как заброшенные пещеры, сады одичали, словно джунгли, а все, что не было прибито либо привинчено, растаскали жители соседних поселков. То есть просто-напросто пришли и унесли все, что им могло пригодиться. А десять турецких семейств жили там, словно отверженные, среди распадающегося мира. Унылая картина —картина, которая и много часов спустя тревожила мои мысли, словно воплощение конца света.

— Вам не понадобится прогуливать, — сказал пастор. — То, что я рекомендую вам посмотреть, произойдет перед рассветом. Да, да, перед рассветом.

— Похоже на войну. — Я еще пытался шутить.