Жар под золой

«Как мне стало известно, городской совет намерен исключительно из соображений выгоды запродать частной компании Северный поселок, который в настоящее время на сто процентов является, включая занимаемую им территорию, общественной собственностью. В качестве причины выдвигается то обстоятельство, что город якобы не в состоянии больше нести расходы по содержанию поселка. Но если продать одноквартирные дома поселка их нынешним съемщикам, предоставив длительную рассрочку, люди сохранили бы родное гнездо, а земельные спекулянты остались бы с носом. Если бы каждый из съемщиков ежемесячно в течение двадцати лет выплачивал по сто пятьдесят марок, что по силам любому, включая стариков и инвалидов, это принесло бы городу восемь миллионов наличными, а двум тысячам жителей недвижимую собственность и спокойствие; если же поселок снести, а на его месте воздвигнуть высотные дома при оплате в среднем шестьсот марок за квартиру ежемесячно, частная компания ежегодно клала бы в карман четыре миллиона марок. Довольно произносить социальные речи, настала пора совершать социальные поступки. К этому остается добавить, что жители Северного поселка по традиции голосуют за СДПГ и что снос их домов не только подорвет доверие жителей к нашей партии, но и, возможно, толкнет их в объятия другой партии. Можем ли мы пойти на такой риск? Нет, и еще раз нет!..»

Франк взял у меня листок.

— Мы это дело размножим и сунем во все почтовые ящики, а каждый из членов местной партийной группы пусть лично поставит под этим свою подпись, пусть они поймут, что наша партия не может себе такое позволить, хотя те, другие, уже не сомневаются в успехе.

— Много на себя берешь, — сказал я с сомнением.

— Наша фракция в городском совете и местная партийная организация нашли мою виллу скандальной, но сделать они ничего не могут: я ее снял, а решение о сносе пока не принято. Больше всего их бесит мой синий флаг... будь он по крайней мере красным, против этого еще можно бы что-нибудь предпринять, но вот против синего...

— Не жалуйся, Франк, ты этого хотел и мог предвидеть, ты нарочно их дразнишь...

— Господи, Лотар, не разыгрывай из себя святого Флориана... Или ты хочешь защитить от меня мою партию... это ж надо, именно ты.

— Я тебя хочу защитить, Франк... Надеюсь, люди тебе когда-нибудь скажут спасибо, но ты ведь и сам знаешь: кто старается для людей, должен быть готов и к неблагодарности.

— Вот и мать твоя это твердила... Знаю, знаю, только не лезь в мои дела, я знаю, чего хочу, и я добьюсь своего, не мытьем, так ка́таньем, помяни мое слово.

Над домом на ветру реял флаг. Три километра от Северного поселка до «Липы» я одолел на велосипеде, да еще по насту, с великим трудом. Я решил заехать к Паяцу. Бюлер в одиночестве сидел за столом и читал газету. Я подсел к нему.

— Сегодня трое померло, вон в газете написано, — сказал Бюлер и придвинул мне страницу с местной хроникой.

— Ну и что? — не понял я.

— Как что? Неужели ты не читаешь объявления о смерти? — искренне удивился Бюлер. — Ничего себе могильщик, да для тебя эти объявления все равно что биржевой бюллетень. Ты их с утра должен читать... а эти трое, — и он указал на три извещения, — все попадут на твое кладбище. У тебя будет много работы. Но ничего, я тебе помогу: один ты не справиться, пуп надорвешь.

Я запротестовал.

— Да не бойся ты, денег я с тебя не возьму, я по доброй воле... из хорошего отношения, если хочешь знать.

— Ну ладно, Бюлер, тогда завтра утром начнем копать. И еще одно: с сегодняшнего дня ты уж, пожалуйста, спи в собственной постели. Пастор все знает... Нет, нет, я ему ничего не говорил, он и без меня все знал... Пастор категорически запретил... у меня будут большие неприятности, а ты ведь не хочешь, чтоб у меня были неприятности или, может, хочешь?

Дома, когда я поставил в гараж велосипед и опустил подъемные ворота, Хелен как раз прощалась в дверях с каким-то мужчиной, который, не задерживаясь и не удостоив меня взглядом, вскочил на свой велосипед и уехал.

— Это кто ж такой? — спросил я у Хелен.

— Он привез нам приглашение. На воскресенье. На одно собрание.

Я взял конверт, открыл его, там лежало приглашение Общества нравственного обновления Германии и стояла подпись: «Доктор Вурм».

Когда мы сели обедать, Хелен вдруг сказала с набитым ртом:

— Ничего не могу с собой поделать, от тебя пахнет смертью.

Я так растерялся, что даже отложил вилку.

Она поспешно схватила меня за руку:

— Я вовсе не то имела в виду, но тут я бессильна, порой от тебя и в самом деле пахнет кладбищем — впрочем, ничего удивительного здесь нет, каждая профессия имеет свой запах.

Я передвинул приглашение через стол поближе к Хелен и сказал:

— Ты как знаешь, а я пойду.

Она еще раз, более внимательно, прочитала приглашение и сказала:

— Мы оба пойдем, — причем сказала с нажимом, — да, кстати, старуха Пфайфер больна, Габи к нам заходила, она мне и сообщила об этом. Габи очень встревожена.

— Ты, главное дело, не тревожься, Габи ее выходит, барсучьим жиром, есть у нее такое тайное снадобье.

— Нехорошо с твоей стороны насмехаться над Габи, она не заслужила насмешек.