Жара в Архангельске

— А вот про Перельмана вспомнили, — нашёлся вдруг Салтыков, — Математик в Питере живёт — Перельман. Он ещё от премии в миллион долларов отказался...

— Знаю-знаю. Это такой дядька страшный с бородой, — сказала Настя, — Он ещё ЖЖ ведёт и всех добавляет. Меня тут тоже добавлял, но я как увидела его страшную фотографию, тут же попросила расфрендить.

— Между пхочим, очень умный товахищ, — вступился за Перельмана Майкл, — Он один хешил пхоблему Пуанкахе, над котохой бились в течении века...

— Не, но отказаться от премии и бабла! — возмутился Салтыков, — Это лохом педальным надо быть!

— Это говохит скохее о его благоходстве...

И Майкл, сыпая научными терминами, начал объяснять причины, почему гениальный математик отказался от премии. Настя, которая от математики была так же далека, как Олива — от творчества Милана Кундера, заскучала и спешно начала прощаться.

— Я, пожалуй, тоже поеду в гостиницу, — сказал Майкл, который после ухода Волковой заметно сник.

— Чё так? — спросила его Олива.

— Гохло болит. Пхостудился...

И вот теперь он лежал в кровати и размышлял: понравился ли он Волковой? Свидятся ли они ещё раз? Она ушла так быстро и внезапно...

О том, судьба ли им быть вместе, Майкл даже подумать не смел.

Глава 26

Спасаясь от ливня, так внезапно настигнувшего их у Кремлёвской стены, мокрые до нитки Салтыков и Олива забурились в какой-то помпезный ресторан на набережной Москвы-реки. Естественно, с подачи Салтыкова. Оливе, никогда прежде не бывавшей в таких заведениях и наблюдавшей их лишь с улицы сквозь витринное стекло, и в голову бы не пришло взять и вломиться туда, как к себе домой. Тем более, в таком неприглядном виде, в плебейских джинсах и футболке, с мокрыми растрёпанными волосами, с которых ручьями стекала вода. Салтыков же, нисколько не стыдясь своей потной рубахи и обоссанных штанов, по-хозяйски впёрся в ресторан, как будто так и надо.

В зале почти никого не было. Только одна пара сидела за столиком у окна: мужчина в чёрном смокинге и женщина в красивом вечернем платье. Это было дорогущее заведение, по всей видимости, элитное. Оливе стало стыдно: ей вдруг показалось, что их с Салтыковым сейчас просто-напросто выставят за дверь. Но обошлось: никто их за дверь не выставил, а напыщенный официант любезно проводил к столику.

Салтыков сел напротив Оливы и сделал заказ, как тогда в пиццерии, не спрашивая её, что она будет.

— Цыплёнка табака… Салат греческий… Малосольной сёмги ещё, пожалуй… — небрежно перечислял он стоявшему за стулом официанту, — Коньяк «Двин», принесёшь сейчас...

— Бутылку? — уточнил официант, записывая заказ в блокнот.

— А я сказал «рюмку»? — ответил Салтыков сварливо, — Бутылку, естественно!

— Не стыдно тебе, нет? — напустилась на него Олива, как только официант отошёл.

— Да с чего?

— Да с того! — разозлилась она, — Приехал, а ведёшь себя так, будто ты уже всех здесь купил. Терпеть не могу такой самонадеянности!

— Ну ладно тебе, — примирительно буркнул Салтыков, — Они кто? Обслуга. Вот пускай и обслуживают.

— Да тебя взашей надо гнать, а не обслуживать! — Олива уже не церемонилась, — Ты хоть себя-то со стороны вообще видел? Припёрся, ссаный-сраный, да ещё пальцы гнёт, как будто так и надо...

Салтыков посмотрел на неё исподлобья.

— Тебе доставляет удовольствие унижать меня?

— Нет, — сказала Олива, — Это ты своим поведением постоянно сажаешь меня в галошу.

Он взял её руку в свою и начал целовать, бормоча:

— Я весь в твоей власти, что хочешь со мной, то и делай… Унижай, бей, топчи, только не отвергай...

— Перестань! — Олива вырвала у него руку, — Я не собираюсь тебя ни бить, ни топтать. Просто я терпеть не могу в людях этого мажорства. Ты вот сейчас назаказывал того-сего, — она кивнула на столик, уже уставленный разнообразными яствами, — В то время как другим, может быть, жрать нечего. Конечно, откуда директорскому сынку знать, что такое нужда! И каково это — жить на четыре тысячи рублей в месяц...

В последнюю фразу Олива вложила всю свою горечь.

Салтыков понял её посыл по-своему. Он достал из нагрудного кармана своего пиджака толстую пачку денег, долго считал их и, выбрав, наконец, из пачки тысячерублёвую купюру, протянул Оливе.

— Зачем это? — вспыхнула она.

— Возьми, — Салтыков пододвинул к ней купюру.

— Ещё чего! Убери сейчас же!

— Но мне эти деньги ничего не стоят, — сказал он, — То, что ты зарабатываешь за месяц, я делаю за два дня.

— Спасибо, что напомнил. Только подачки твои мне не нужны! — Олива гневно сверкнула глазами.

— Но почему я не могу материально помочь своей любимой девушке?

— Да потому, что это унизительно! — сказала она, — Я, между прочим, не нищая!

Салтыков убрал купюру. Он встал и, перебирая ей волосы, поцеловал в голову.

— Иначе моя Олива и не могла поступить! Вот за это я тебя и люблю…

Олива поморщилась.

— Ты таким образом проверял меня?

— Ну почему сразу проверял? Мне ничего для тебя не жалко. Хочешь, я тебе всё отдам, что у меня есть? Хочешь?

Он снова вытащил свою пачку денег, но не положил на стол, словно боясь, что Олива примет это за чистую монету и вправду заберёт у него всё.