Жаркое лето

И вдруг сегодня первая неожиданность, первая встреча на «закрепощенной Советами земле». И с кем? С людьми, которые только что освободились из заключения, которых карала «десница НКВД». Они, казалось бы, должны были ненавидеть Советскую власть всей душой, а что получилось? Что же произошло? Эти отпетые подонки едва не убили его, защищая свой строй. Нет, здесь что-то не то...

Испуг, душевный испуг, вместо радости, почувствовал Никита в эту первую встречу с «родной» украинской землей. И уже где-то в тайниках души загорался огонек досады и злости на тех своих наставников, посылающих их в такую опасную операцию с непоколебимым уверением, что здесь их ждут как освободителей.

«Вот она доброта истинных украинцев, изнывающих под игом Советов, — Никита зло сплюнул и с ожесточением сломал верхушку молоденькой рябинки, попавшейся на пути. — Тут ухо надо держать востро, не то голова слетит с плеч.»

Он пошел к месту встречи, напряженно оглядываясь по сторонам, прислушиваясь к шорохам и звукам, боясь даже стрекотания сорок. Направлялся в сторону железнодорожного полотна, к небольшой балочке в перелеске, где у старого бетонного мостика был назначен сбор всего отряда.

9

Железнодорожный разъезд Добринка находился в тридцати километрах от Нежина в сторону Киева. Место это было глухое, лесистое, и в мирное время поезда здесь не останавливались, проносились с грохотом мимо, не сбавляя хода.

Домик из красного кирпича с высокой черепичной крышей и деревянным крылечком, обнесенный серым штакетником, небольшой сарайчик с крышей, позеленевшей от лишайника, два прошлогодних стожка сена, да колодец с железным навесом — вот все, что мог увидеть из окна вагона любознательный пассажир, проносящийся в поезде мимо разъезда.

По сторонам железной дороги густел вековой дубовый лес, переходящий к северу в мелкое разнолесье, обрывающееся в болотах. Летними вечерами с сырых низин наплывали на дорогу густые туманы. Проходящие поезда долго гудели в белесой мгле, спугивая с рельс случайно забредших коров, отбившихся от стада, предупреждали грибников и ягодников округи о своем приближении.

Зимой, запорошенная снегом, Добринка совсем терялась из виду, и только синий дымок над крышей да утоптанная тропка к колодцу возвещали, что здесь есть люди.

Вот уже более двадцати лет жил и трудился на этом разъезде обходчиком угрюмый и нелюдимый мужик — Ефим Ватуля. Он был одинок, дружбу с крестьянами окрестных сел почти не водил, никто никогда не видел его веселым, хмельным участником сельских гульбищ. Ему за пятьдесят, но он еще не сед, держится прямо, голову носит высоко. Длинное туловище на коротких мускулистых ногах, длинные, почти до колен, руки и широкая грудь циркового борца говорили о его недюжинной силе. Рассказывали: однажды на болотистой насыпи, неподалеку от разъезда, сошла с рельс дрезина и чуть было не нарушила движения поездов.

Понеслись телефонные звонки в Киев, Нежин с просьбой выслать кран, чтобы поднять дрезину с полотна, освободить путь для движения. Пролетали часы, а кран не приезжал. Ефим нежданно появился на месте происшествия, увидел передние колеса дрезины, увязшие в насыпи между развороченных рельс. Рядом в безделье сидели путевые рабочие, густо дымя цигарками, отгоняя назойливых комаров, в ожидании крана. Ефим огляделся и, ни слова не говоря, взял в руки многопудовый обломок ржавого рельса, валявшийся неподалеку в траве, и подсунул его под скособоченный передок дрезины. Взглянул исподлобья на притихших, изумленных людей, широко расставил ноги на шпалах, присел, уперся плечом в обломок рельса и, набрав в грудь воздуха, с силой поставил ее на рельсы.

Об этом случае долго потом говорили, Ефима премировали месячным окладом и выделили путевку на юг в санаторий. Деньги он получил, а от путевки отказался, буркнув, что жаркий климат ему противопоказан.

Местные жители и старожилы-железнодорожники не помнят, когда Ефим поселился в сторожке и откуда пришел в эти места. Да, по правде говоря, никто и не пытался узнать его родословную. Завистников, зарящихся на его место, не было. Кого понесет нелегкая жить в этом глухом месте, где летом комариное царство, а зимой тоскливые вьюги...

Вот так и жил Ефим один-одинешенек на полустанке. В сторожке на протяжении многих лет его окружали одни и те же предметы. У двери, рядом с голландкой, стояла кровать, застланная серым солдатским одеялом. В углу над столом, вместо иконы, висел портрет Буденного, затянутого в ремни, в гимнастерке, с орденами во всю грудь. На стене у бокового окна, выходящего на крыльцо, висел телефон для связи с Нежиным и соседями по дороге. В коридорчике в углу стояли большой лом и два ящика с набором костылей, болтов, гаек.

И летом и зимой, и днем и ночью бежали мимо сторожки пассажирские и товарные поезда. Ефим привык к их гудкам, размеренному грохотанию, к ночным ослепительным огням, едкому дыму, вырывающемуся со снопом искр из труб паровозов.