Жаркое лето

В голом осеннем лесу грохот поезда слышен издалека, он приближается медленно, с нарастанием и так же медленно угасает вдали, а в летние и особенно дождливые дни и в зимние бураны железный гром налетает неожиданно, и тогда делается страшно: половицы и стены домика дрожат, словно в испуге, и в сердце невольно закрадывается холодок.

В такие минуты Ефим достает из-под кровати, из заветного сундучка, где хранятся всевозможные инструкции и расписания поездов, икону божьей матери, ставит ее на стол и истово молится.

Для успокоения он выпивает торопливо стакан отвара пустырника, еще теплого, заваренного с утра, и ложится на кровать, спокойно ожидая другого поезда. В эти минуты перед его глазами проходит вся его запутанная нескладная жизнь.

...Все началось давно, очень давно, в дни первой мировой войны. Только тогда он был не Ефимом Ватулей, а Куртом Вернером — молодым офицером германской армии, с черными вильгельмовскими усиками, стройной выправкой спортсмена, на которого заглядывалась не одна хорошенькая девушка. Он подавал большие надежды, неся службу в разведотделе штаба фронта, которым командовал генерал-фельдмаршал принц Леопольд Баварский.

Обер-лейтенантские погоны Курт Вернер носил с каким-то удивительным шиком. Они дались ему, как говорят, по наследству, и он гордился этим. Выходец из потомственной военной семьи, юноша к двадцати годам уже сумел пройти двухлетнюю подготовку в войсках и закончить годичные пехотно-артиллерийские курсы. После службы в артиллерийском полку он успешно заканчивает знаменитую Ганноверскую кавалерийскую школу и по рекомендации дяди-полковника получает назначение в разведотдел фронта.

Курт верил в будущее Германии и войну воспринял как праздник нации. Он принимал участие в самых рискованных операциях. И судьба благоволила: способного офицера-разведчика наградили орденом и не раз отмечали в приказах.

Начались жаркие августовские дни 1914 года. Фронт проходил вблизи русской границы, в районе городов Тернополя, Подольска, по реке Збруч.

Курт не засиживался в штабе, проводил больше времени на передовой. И здесь он почувствовал, как поколебался наступательный дух немецкой армии. Солдаты, доведенные до отчаяния изнурительными боями, ругали на чем свет стоит своих генералов и офицеров, посылающих их на гибель. А возмущаться было от чего.

Ведь в результате великолепного стратегического маневра и совместных действий 3-й и 8-й армий Юго-Западного фронта под командованием генералов Рузского и Брусилова русские войска двадцатого августа освободили город Львов от австро-венгерских оккупантов.

Штаб восьмой армии разместился в одном из старинных дворцов города. Поутру на второй день к командующему Алексею Алексеевичу Брусилову прибыла представительная делегация от городского управления и всех сословий населения.

Генерал принял делегацию в просторном тронном зале с мраморными колоннами и золочеными люстрами под потолком. В широко раскрытые окна сквозь густую крону каштанов и тополей пробивались лучи утреннего солнца. Делегаты почтительно выстроились на краю зеленого бухарского ковра. Алексей Алексеевич вышел легкой походкой в сопровождении штабных генералов и офицеров из боковой комнаты в зал и, отделившись от свиты, ступил на середину ковра. Его живые, монгольского разреза глаза светились радостью. Грудь украшал маленький Георгиевский крест. Он оглядел делегацию, поправил пенсне на носу и, не заглядывая в папку, спокойно и твердо сказал:

— Господа! Я должен поздравить вас с освобождением исконно русского города Львова от австрийско-венгерских захватчиков. Победа эта далась нам нелегкой ценой, но, как говорится, все возвращается на круги своя.

Брусилов замолчал, словно выжидая, какое впечатление его слова произвели на присутствующих. Раздались аплодисменты, нестройные возгласы «ура». Все живо задвигались, повеселели. Лысоватый толстяк, стоящий впереди, от волнения все время прикладывал белый платок к вспотевшему лбу.

— Должен вам сообщить мое мнение как командующего армией, — продолжал Брусилов. — Для меня лично в данное время все национальности, религии и политические убеждения каждого обывателя безразличны — это все дела, касающиеся мирного обихода жизни. Сейчас идет война, и я требую от всех жителей одного: выполнять все требования военного времени. Наши войска никого из мирных жителей не тронут. Об этом издан специальный приказ. За все, что будет взято у горожан, выплачивается немедленно. Однако предупреждаю: жители Львова, уличенные в сношениях с неприятелем, немедленно предаются военно-полевому суду. Никакой контрибуции на город не налагается.

Генерал умолк, отступил на шаг и передал папку с текстом своей речи услужливо подскочившему адъютанту.

Рядом с толстяком, вытиравшим все время мокрый лоб, стоял сахарный заводчик Ростоцкий, высокий полноватый блондин с маленькими подстриженными усиками и пышной шевелюрой. В его глазах Брусилов прочел радость и восторг. Рядом с ним в золотой ризе с крестом на шее замер архимандрит православной церкви Фотий. В наступившей тишине он выпрямился и звучным басом изрек: