Жаркое лето

Обо всем этом Никита никому не рассказывал. Он боялся посеять сомнение в успехе всей операции. Правда, один раз в откровенном разговоре с Ватулей намекнул о загадочной славянской душе, о том, как смогли большевики проникнуть в души людей, воспитать в них непреоборимую любовь к советской власти. Ватуля тогда пожал плечами и медленно произнес только два слова:

— Непонятный народец...

Потом он долго молчал, размышляя о чем-то своем, что хранилось в тайниках его души, и со вздохом заговорил:

— Много лет я прожил среди этих людей, а вот понять их до сих пор не могу. Ленинское учение действует на них, словно гипноз, ради этого они готовы на любое самопожертвование. Этого нам с вами не понять...

Вспомнив сейчас об этом разговоре, Никита почему-то против своей воли горько усмехнулся.

Через полчаса они были уже в лесу. Старые глубокие колеи дороги, перехлестнутые корневищами, светились водой. Комаров здесь было видимо-невидимо. Они набрасывались, словно пчелы из улья, кололи, жалили щеки, лоб, уши, руки. От них отмахивались сломанными ветками до усталости в руках.

Дорога вывела их на песчаную греблю, переходящую в плотину пруда. Кудрявые вековые дубы росли по краям плотины. Через минуту нахтигалевцы увидели покосившееся здание старой мельницы. По всему было видно: здесь уже давно никто не жил.

Никита быстро вышел вперед и приказал всем остановиться. Над плотиной гулял ветерок, и комаров, казалось, стало меньше.

— Ну, вот мы и на месте! — сказал он, как можно бодрее, и первым зашагал по прогнившему мостику, отделявшему дом от плотины.

Ржавые петли двери жалобно заскрипели. Никита шагнул в темную пустоту, и в лицо сразу же ударил горький запах мучной пыли, мышиного помета.

«Да, помещеньице не из приятных, но жить можно, это не то, что разрушенный сарайчик углежогов.» Оглядевшись, привыкнув к темноте после яркого дневного света, он подал рукой знак, и все диверсанты вошли вовнутрь. В пустоте здания их голоса зазвучали громко, отдаваясь гулким эхом.

Бревенчатые стены мельницы, припудренные серой мучной пылью, обросли по углам паутиной. На ржавых костылях, вбитых в бревна, висели железные обручи с шипами для мешков, острые молотки, которыми когда-то ковали жернова, масленка, поржавевшая от времени, и старый фонарь «летучая мышь.» Все выглядело ветхим, тленным, вызывало невольно тоску в сердце.

Никита распорядился поставить у входа часового, а остальным разрешил отдыхать. Нахтигалевцы с большим наслаждением сбрасывали с себя шинели, вещмешки, снимали сапоги.

Дружбяк с остервенением стянул с плеч радиостанцию в брезентовом чехле:

— Будь ты проклята, аж мозоли у меня на плечах. Вот тяжелая, как свинец.

— Ничего, Павло, все зачтется тебе на том свете, будешь в героях в раю ходить, мед, пиво пить и на нас сверху вниз поглядывать.

Осмотром места нахтигалевцы остались довольны: вокруг никого, глушь, от крутого обрыва сразу начинался дремучий лес, в котором на случай опасности можно было укрыть целую армию, не только их маленькую группу. Когда осмотрелись, Никита приказал радисту Зленко немедленно наладить связь с центром.

Никита рассчитал, что дорога к мельнице идет только по плотине, другого пути нет. Для охраны он решил выставить дозорного при входе на плотину, откуда хорошо просматривалась гребля.

Первым в дозор пошел Дружбяк. Чтобы обезопасить себя со стороны леса, Никита, подумав, поставил и там часового. Вместе с Василием Чекрыжным они выбрали место у разлапистого корневища вырванной буреломом сосны. Отсюда хорошо была видна лесная дорога и плотина с мельницей. Ручной пулемет установили на корневище, держа под прицелом дорогу.

— Как заметишь чекистов, сразу открывай огонь, — наставлял Никита Василя, — для нас это самый верный сигнал, чтобы успеть укрыться в лесу. И запомни: ни птица, ни зверь, ни одна душа не должны проникнуть на плотину со стороны мельницы...

Он еще не успел договорить, как над головами на высокой сосне застрекотала сорока. Никита от неожиданности вздрогнул и в сердцах выругался:

— Вот холера, чтоб тебе ни дна ни покрышки! — и, обращаясь к Василю, добавил: — Я пошел, оставайся на посту, смотри в оба. Смена скоро придет!

Вернувшись на мельницу, Никита растянулся на полу на раскинутой шинели, вытянул ноги, закинул руки за голову и только сейчас почувствовал смертельную усталость. Прикрыл глаза, прислушался к шуму воды за стеной. Думать ни о чем не хотелось. Ждал из дозора Дружбяка, вместо которого отправился на пост Хоменко.

Резко заскрипели дверные петли. Никита быстро повернул голову, напрягся и, прищурившись, увидел входящего Павла, который, устало ступая, подошел и опустился рядом с ним.

— Что? Все спокойно?

— Пока ничего подозрительного не заметил, все тихо, как на лесном хуторе, а вот на сердце почему-то неспокойно. Я хлопец, видавший виды, побывал во многих переделках. Ватуля не случайно нас сюда послал. Он, старый немец, пронюхал, что нас засекли, и, я думаю, чекисты за нами идут по следу...

— Сдаешь, старина, — шутливо укорил дружка Никита, — давай для подкрепления сил потянем по маленькой. Сейчас обед будет готов.