Жажда

Они допросили Ленни, потому что он несколько раз звонил Элисе Хермансен. А в «Фейсбуке» он общался с Эвой Долмен. Вот она, ошибка. Ошибка Магнуса Скарре. И возможно, ошибка Ленни Хелла. Если, конечно, это не случайность. Одинокие мужчины и женщины одного возраста, ищущие друг друга в одном географическом районе малонаселенной маленькой страны. Бывают и более невероятные совпадения. И дело было раскрыто, нечего и задумываться. В сущности, нечего. С другой стороны… Газеты все еще пишут о вампиристе. В США у Валентина появился малоизвестный небольшой фан-клуб, кто-то купил права на книгу и фильм о его биографии. Возможно, эти истории появлялись не на первых полосах, но они легко могут туда снова попасть. Трульс Бернтсен взялся за телефон, нашел номер Моны До, посмотрел на него. Потом поднялся, схватил куртку и направился к лифту.

Мона До зажмурила глаза и подняла руки вверх. Разводка легких гантелей лежа. Она представляла себе, как раскрывает крылья и на вытянутых руках улетает отсюда, летит над Фрогнер-парком, над Осло. Ей все видно. Абсолютно все.

И она показывает им всем крылья.

Она смотрела документальный фильм о своем любимом фотографе Доне Маккаллине. Его называли самым гуманным военным корреспондентом. На своих снимках он демонстрировал худшие стороны человеческой натуры, но не для того, чтобы вызвать у зрителей дрожь, а для того, чтобы заставить их задуматься и заглянуть в собственную душу. Она не могла сказать того же о себе. И еще она думала об одном слове, которое не употреблялось в восторженном фильме. Амбиции. Маккаллин стал лучшим, и между боями (в прямом смысле этого слова) он наверняка встречался с тысячами поклонников, с молодыми коллегами, которые захотели стать такими же, как он, услышав мифы о фотографе, оставшемся вместе с солдатами в Хуэ во время Тетского наступления, и о его пребывании в Бейруте, Биафре, Конго, на Кипре. Этот фотограф получал наркотик, вызывающий наибольшую зависимость, – признание и внимание публики, и все же в фильме не было сказано ни слова о том, как это обстоятельство заставляет человека подвергать себя тяжелейшим испытаниям, которые в противном случае ему бы и не снились. И возможно, совершать те же преступления, которые он документировал, и все только ради того, чтобы получить безупречную фотографию и сделать новаторский репортаж.

Мона согласилась сидеть в клетке и ждать вампириста. Не сообщила полиции и потенциально могла не сберечь человеческую жизнь. Было бы легко забить тревогу, хотя она и думала, что за ней следят. Незаметно через стол передвинуть записку Норе. Но Мона сделала вид (как Нора в своей сексуальной фантазии о том, чтобы позволить Харри Холе изнасиловать себя), что ее заставили согласиться на это. Конечно, она этого хотела: признания, известности, восторга в глазах молодых коллег, когда она, стоя на трибуне, будет произносить слова благодарности за журналистскую премию и скромно заметит, что она всего лишь удачливая, тяжело и много работающая девушка из маленького северного городка. А потом уже менее скромно она расскажет о детстве, травле, мести и амбициях. Да, она будет громко говорить об амбициях, она не побоится назвать вещи своими именами. Скажет, что хочет летать. Летать.

– Тебе нужно больше сопротивления.

Поднимать гантели стало тяжелее. Она открыла глаза и увидела, что на гантели легли две руки и слегка надавили. Человек стоял позади нее, так что в большом зеркале прямо перед собой она видела свое отражение, похожее на четырехрукого бога Ганешу.

– Давай еще пару раз, – прошептал голос ей на ухо.

Она узнала его. Голос полицейского. Теперь он поднял голову, и она увидела его в зеркале над собой. Он улыбался. Голубые глаза под светлой челкой. Белые зубы. Андерс Виллер.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она.

Мона забыла поднять руки вверх, но все равно чувствовала, что летит.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Эйстейн Эйкеланн, поставив кружку пива на стойку перед клиентом.

– Что?

– Не ты, а он. – Эйстейн указал большим пальцем через плечо на высокого, наголо стриженного мужчину, который только что зашел за стойку, насыпал в джезву кофе и налил воды.

– Не могу больше пить растворимый кофе, – признался Харри.

– Не можешь больше сидеть дома, – сказал Эйстейн. – Не можешь быть в разлуке со своим любимым баром. Ты слышишь, что это?

Харри остановился и прислушался к плотному свингующему аккомпанементу.

– Пока она не начала петь, нет.

– Она и не начнет, в этом-то вся прелесть, – сказал Эйстейн. – Это Тейлор Свифт, «1989».

Харри кивнул. Он помнил, что Свифт или ее звукозаписывающая компания не захотели выкладывать альбом на «Спотифай», а вместо этого выложили минусовку.

– Разве мы не договорились, что сегодняшние вокалистки должны быть только женщинами старше пятидесяти? – спросил Харри.

– Ты не слышишь меня? – возмутился Эйстейн. – Она не поет.

Харри не стал выдвигать аргументы против логики этого утверждения.

– Сегодня люди рано стали собираться.