Жажда

Еле передвигая ноги, Суслэнеску машианльно подчинился, присел к столу и взял ложку, но после первого же глотка слезы снова брызнули у него из глаз. Стараясь сдержать слезы, он склонился над дымящимся супом, надеясь скрыть от Эмилии заплаканное лицо.

— Поссорились с Кордишем? — спросила Эмилия. — Вам не надо было от нас уезжать… Мы к вам привыкли и… Словом, лучше было бы, если бы вы остались…

Суслэнеску вздрогнул, вытер глаза рукавом. Заметив это, Эмилия чуть было не предложила ему платок.

— Я думаю, что вам не помешает сейчас рюмочка цуйки, — предложила она и поставила перед Суслэнеску бутылку цуйки, но он к ней не прикоснулся. От супа тоже пришлось отказаться — после первых же ложек Суслэнеску овладел такой приступ икоты, что все лицо его покрылось холодным потом.

— Ради бога, прилягте, — испугалась Эмилия. — Как бы вам не стало совсем дурно…

Суслэнеску послушно улегся на топчан и закрыл глаза рукой. Все его тело сотрясалось от внутренней дрожи, и он никак не мог сдержать ее. Слезы по-прежнему текли по лицу, принося какое-то облегчение.

Услышав, как скрипнула дверь, Суслэнеску приподнялся на локте — Эмилия вышла. Ему захотелось позвать ее, но он не решился.

Только теперь, в этой чистой кухне с темными углами, где тускло поблескивали на полках ряды медных кастрюль, усталость окончательно овладела Суслэнеску, она растекалась по всему телу, как теплый горьковатый напиток. Он мог бы покорно подчиниться, если бы не знал, что это оцепенение скоро пройдет и снова… Какой далекой казалась теперь его одинокая жизнь со всеми ее прелестями. Суслэнеску просунул руку под рубашку — тонкая, натянутая на костях кожа горела, — видно, у него был жар, но он не обратил на это внимания. «Как возможно, — думал он, — чтобы все, к чему я с детства стремился, стало вдруг невыносимым в результате выходки какого-то животного. — При мысли о случившемся бессильная ярость вновь овладела им. — Чтобы отомстить, я должен выбрать», — подумал он.

— Пройдемте в комнату, — предложила, возвращаясь на кухню, Эмилия.

Суслэнеску послушно пошел за ней и, чтобы скрыть волнение, снова спросил:

— А где я смогу найти господина директора?

— Не знаю, — сухо ответила Эмилия. — Это меня не интересует.

— Госпожа, теперь моя очередь спросить, что случилось? Я пришел, и если бы вы только знали, чего мне это стоило, чтобы попросить у него прошения. Я был слеп и не хотел верить, что, когда сталкиваются две силы, прежде чем выбрать, на какую сторону стать, — нужно прислушаться ко всему, что есть в тебе самого лучшего и благородного. Я хотел попросить у него прощения, что не уловил смысла вещей, о которых он нам говорил в то воскресенье. Кроме того, я был пьян, а в таких случаях я всегда жалок и слаб.

— Что вы говорите? — спросила Эмилия и с удивлением взглянула на Суслэнеску, чтобы убедиться, не пьян ли он и теперь.

— Я хотел сказать ему — вот человек, который признает свое поражение. Неужели вы ударите лежачего?

— Он способен и на это, — заметила Эмилия. — Он ни перед чем не остановится.

Суслэнеску разочарованно пожал плечами.

— А я восхищался вами, восхищался, как вы сумели его понять, как ладите с ним. И не мудрено, ведь лично у меня позади одни развалины.

— Вы еще совсем молодой, как же можно так говорить? Что же вы нашли в моем муже?

— Не знаю, как это назвать, — волю, силу, да это и не столь важно. Вернее, душевную чистоту… Способность порвать со всем, и не потому, что тебя воспламенили какие-то идеи, а потому, что знаешь всем своим существом, зачем страдал.

Суслэнеску весь вздрогнул и съежился. Где-то в глубине шевельнулась мысль, что необходимо сходить к врачу, но она показалась нереальной. Он ясно видел, что Эмилия не только не понимает его, но с раздражением и нетерпением ждет, когда он замолчит. Но Суслэнеску не хотел дать ей говорить (он думал, что пойдет речь о мелкой семейной неурядице), боясь, что, замолчав, снова вспомнит о случившемся. Позднее он забудет об этом случае, заставившем его сделать выбор, и тогда останется только радость решения, принятого в условиях… относительной свободы.

— Я вижу, вам нездоровится, господин Суслэнеску. Не хотите ли?..

— Нет, нет. Я хочу видеть господина директора.

Это упорство вывело Эмилию из себя. Она встала со стула, подошла к Суслэнеску и, низко склонившись над ним, твердо и в то же время злобно отчеканила:

— Он ушел… Я выгнала его, понимаете?

Суслэнеску вытаращил глаза.

— Не может быть! — почти прошептал он.

— Вы переехали от нас и не успели как следует узнать нашу жизнь. Мы начали с самых низов, и мне не стыдно признаться в этом. Родители мои трудились, батрачили, чтобы обеспечить детей. Мы с Джеордже тоже работали не покладая рук, копили, не позволяли себе никаких удовольствий. Скажите мне, ведь вы интеллигентный человек, — скажите, разве можно стыдиться того, что мы не одеты в лохмотья? Разве социализм состоит в том, чтобы умирать с голоду? Разве постыдно обеспечить себе завтрашний день?

Суслэнеску рассеянно улыбнулся. Ободренная этой улыбкой, Эмилия вдруг закричала: