Жажда

— Раздевайся, — гаркнул Баничиу. — Прогуляешься по улице голышом — может, ума наберешься.

Суслэнеску почувствовал, что ему становится дурно. С умоляющим видом он обернулся к Кордишу, словно ища у него поддержки, но тот весело улыбался и потирал руки в ожидании дальнейшего развития действий. Пику спокойно ковырял в носу, а Клоамбеш смотрел на все с отсутствующим видом.

— Не заставляй меня повторять, — с притворной мягкостью торопил Баничиу.

— А еще говорил, что из бояр, — фыркнул Кордиш. — Нашел с кем спорить — с бароном… Я-то его приютил, кормил, поил, а он хотел позабавиться с моей же женой.

— Раздевайся, — угрожающе процедил Баничиу. — Добром говорю, — повторил он, но, увидев, что Суслэнеску стоит неподвижно, отвесил ему звонкую пощечину.

В ушах у Суслэнеску загудело. Его еще никогда не били, и теперь он с удивлением почувствовал, как больно горит лицо от удара.

— Господин, помилуйте, на улице такой холод, — бессознательно залепетал он.

Глядя на него, Кордиш потешался на славу, он весь корчился, подталкивая других.

— Если так, я сам тебя раздену, да еще и оскоплю, — заявил Баничиу и еще раз изо всех сил ударил Суслэнеску по лицу, отбросив его к самой стене.

Как сквозь красный туман, увидел Суслэнеску приближавшегося к нему с занесенным кулаком Баничиу. Внутри у него что-то оборвалось, и, отскочив в сторону, он дрожащими пальцами начал расстегивать пуговицы. Сняв пиджак, он в нерешительности застыл с ним в руках, потом сделал жест, будто вешает его на спинку стула, и уронил на пол. Раздевался он старательно, не спеша и, когда остался голым, взглянул Баничиу прямо в глаза. Сидевшие за столом давились от смеха. Особенно Пику, лицо его побагровело.

— Что вам еще угодно? — с усилием спросил Суслэнеску.

— Одевайся. Вот так штука. А я мог поклясться, что…

Никто больше не обращал внимания на Суслэнеску, пока он не взялся за ручку двери.

— Можешь сказать тем, кто тебя подослал, что нас не проведешь! — крикнул ему вслед Баничиу.

— Никто не посылал меня… Я сам…

— Убирайся! — заревел Баничиу.

Сознание случившегося пришло к Суслэнеску позднее, когда он шел по какой-то улице, машинально передвигая ноги по начавшей твердеть грязи. Ему хотелось упасть на землю, колотить по ней руками и ногами и кричать, кричать, как ребенок.

Эмилия все говорила и говорила, и ее торопливая, взволнованная речь казалась Суслэнеску достойной сочувствия, но найти с ней общий язык он теперь никак не мог.

— Вы не можете так сурово судить людей, познавших последнюю степень унижения… — перебил он ее.

— Но кто же его унижал? Я всеми силами старалась сделать так, чтобы он чувствовал себя хорошо и не страдал из-за увечья. Почему вы улыбаетесь?

Суслэнеску потянулся через стол, взял руку Эмилии и прижался сухими губами к ее длинным, неожиданно мягким и гибким пальцам.

— Если бы я не был знаком с Джеордже, то, наверно, покончил бы сегодня с жизнью. И хотя бы то, что он, сам того не желая, спас человеческую жизнь…

Суслэнеску умолк, не докончив мысль, но, заметив, что Эмилия смотрит на него со снисхождением и, как ему показалось, с долей иронии, он собрался с силами и снова заговорил:

— Госпожа, наступает эпоха, когда понятия добра и зла переворачиваются вверх дном, а вещи, которые казались нормальными в течение веков, становятся позорными. Или мы поймем это, или будем раздавлены и никогда больше не сможем встать на ноги. Я понимаю, что это тяжело и гораздо легче говорить об этом.

— Но по какому праву он хочет разбазарить нажитое моим трудом? Разве он не видит, что мы стареем… Ведь у него уже седые виски, — добавила она изменившимся голосом. — Кому какое дело, что у нас есть земля? Скажите мне — кому до этого дело?

— Я не могу вам ответить…

— Вот видите!

Суслэнеску немного успокоился; сам того не замечая, он по-прежнему держал Эмилию за руку: ему нравилась эта красивая, здоровая, опрятная женщина.

— А если я вам скажу, что он мне изменяет с простой крестьянкой?

— Ах, госпожа Теодореску, это действительно ужасно.

Суслэнеску быстро встал и поцеловал Эмилии руку.

— Где я смогу найти Джеордже?

— Вероятно, торчит у этого механика Арделяну. А вам он для чего, если не секрет?

Суслэнеску вежливо поклонился.

— Я хочу вступить в коммунистическую партию, — ответил он и вышел прежде чем Эмилия успела что-либо сказать.

11

Суслэнеску застал их за обедом в маленькой комнатке с земляным полом. На столе лежали брынза, жареный цыпленок, возвышалась бутылка вина. В углу стояла высокая, как катафалк, деревянная кровать, покрытая зеленым шерстяным одеялом. Повсюду — прямо на полу, вдоль стен — были разложены книги.

— Я должен сообщить вам нечто очень важное, — заикаясь от волнения, начал Суслэнеску. — Они задумали устроить завтра большую манифестацию… решили совершить на вас нападение… Барон хочет привести из своего поместья пьяных горцев…

— Что вы говорите? — удивился Арделяну. — Присаживайтесь к нам.

— Я умоляю поверить мне…

— Но откуда вы все это взяли? — спросил Джеордже.

Суслэнеску сел, взял сигарету из лежавшей на столе пачки и глубоко затянулся.