Жажда

Смущенный Суслэнеску улегся лицом к стене. В конце концов он и не имел права ожидать большего. «Все несчастье в том, что я стараюсь понять каждое явление в отдельности и нахожу, что все по-своему правы… даже попытку этого типа стащить с меня штаны, даже дурацкий смех Кордиша… Нужно что-то другое. Но никто — ни Джеордже, ни Арделяну не знают, что именно…»

— Благодарю вас, — вздохнул он, повернувшись к ним лицом.

Джеордже и Арделяну доброжелательно кивнули головой.

Глава IX

1

На посветлевшем небе еще сверкал узкий серп месяца и несколько звезд; весь двор был залит серебристым светом, и молодые листья слив казались припудренными мукой. Повсюду царила тишина, и лишь издалека доносился надтреснутый рожок свинопаса Пуцу да глухой топот собиравшегося стада.

Старая Анна подняла лицо и почувствовала, что близится рассвет. Прежде она любила эту хрупкую предутреннюю свежесть, но теперь холод пронизывал ее до костей, и она заранее знала, что не сможет потом согреться весь день. Старуха не была уверена, спала ли она эту ночь, но в памяти ее ожило столько образов и картин прошлого, как бывает только во сне.

На душе у Анны было беспокойно: сегодня впервые ей не удалось помолиться. С тех пор как она ослепла и не могла читать библию, Анна сама сочиняла молитвы из обрывков воспоминаний и пожеланий для других. Для себя ей уже нечего было больше просить, возможно только легкой смерти, но об этом она пока старалась не думать. Каждый раз когда старуха пыталась начать молитву, она вспоминала о Джеордже, о его сумасшедшем намерении, и от ярости ее бросало в жар. Если бы зять находился дома, она могла бы раскроить ему голову топором.

Эмилия тоже не спала. Анна слышала, как она ворочается и плачет, и это еще больше злило старуху. «Нынешние женщины забыли о гордости, смотрят на мужа, как на бога, а не как на толстокожую ленивую свинью, которой бог знает что взбредет в голову».

Еще с вечера Анна замесила тесто и теперь ждала Савету Лунг — вдову, помогавшую ей печь хлеб с тех пор, как она ослепла. Эмилия много раз просила мать не растрачивать последние силы, но старуха заявила, что не может доверить приготовление теста какой-нибудь грязнуле, у которой хлеб получится сырой и ляжет камнем в желудке. Но два года назад, зимой, Анна сломала во дворе руку, и ей пришлось приглашать соседку, работой которой она всегда оставалась недовольна.

Анна разрезала тесто, разложила его по корзинкам и вышла во двор, чтобы позвать Савету. Она знала, что вдова уже пришла во двор, но не осмеливается войти, пока ее не пригласят. Савета в самом деле оказалась у самых дверей и приветствовала Анну словами: «Целую руку», — что очень понравилось старухе.

— Пошли, Савета, печь уже горячая. Нам осталось и на лепешки. Ты как любишь — на сале или запеченные в золе?

— Как вам угодно, тетушка Анна, — едва слышным, плаксивым голосом ответила вдова.

— Мы испечем их на гусином жиру, у меня осталось немного на дне плошки. Да. Нелегка твоя вдовья доля. Слышала, увивается за тобой Иосиф Лапу. Правда это?

Савета промолчала, и Анна с удовольствием подумала, что наверняка заставила ее покраснеть. Савета женщина скромная, честная, но, что бы ни говорили, все одно — без мужика нелегко.

Старуха доковыляла до печки, и в лицо ей пахнуло приятным теплом и запахом хорошо прогоревших кукурузных стеблей. Она приказала Савете аккуратнее выкладывать тесто на лопату и в сотый раз рассказала о какой-то неумехе, которая привязывала тесто к лопате, чтобы не стекало. Услышав, как вздыхает Савета, старуха пожалела ее и подумала, что могла бы поговорить с ней о безумии директора, если бы вдова не была такой мямлей. Но делать это не имело никакого смысла. Савета молча выслушала бы ее, не зная, вставить ли словечко, или лучше промолчать.

— Тетушка Анна, я поставила хлеб, — сказала Савета.

— Тогда давай испечем лепешки и позавтракаем.

— Тетушка Анна, а скоро встанет господин директор? К нему там женщины пришли… вдовы…

— А что им надобно? — обозлилась Анна. — Что за дела такие?

— Хотят, чтобы их вычеркнули из списков… по которым землю дают… И меня, тетушка Анна, пусть вычеркивают.

— Да ты, я вижу, рехнулась, — перекрестилась старуха. — «Окончательно помешались люди, — подумала она. — Одни хотят раздать свое добро нищим, другие отказываются от земли». — Полоумная ты, — напустилась Анна на вдову.

— Нет, тетушка Анна… Только… — И запнулась, словно испугавшись чего-то.

— Что только?

Савета глубоко вздохнула.

— Ночью по селу ходили какие-то люди и… господи прости… избили нас, которые в списках… Постучали и ко мне в ворота, а когда я вышла, побили, как собаку, ногами топтали. Я вся в синяках, тетушка Анна, и живот, и грудь — все. Других тоже били… крепко били…

— Да кто же это такие?

— Сатана их знает, лица у них завязаны черными тряпками… Не опознала…

Старуха подошла к Савете вплотную.

— А не опозорили?

— Избавил бог… зато вся в синяках.

— А вы и уши развесили. — окончательно рассердилась Анна. — Пусть, мол, бьют… Взялись бы за вилы. Пусть бы кто-нибудь попробовал поднять на меня руку… я бы…