Жажда

— Манифестация наша пошла прахом… Вы уж извините за прямоту, я мужик простой, темный. Господин Спинанциу, конечно, человек ученый, но говорить с мужичьем не умеет. Люди-то из Лунки разозлились… С вилами нас ждали. А моцы ваши, говорил я вам, что они негодяи, за все благодеяния ваши черной неблагодарностью заплатили. Стоило большевику Арделяну заикнуться, что им тоже нарежут наделы от вашей землицы, как они сразу перекинулись на сторону коммунистов. Митру Моц уже успел их и в списки вписать…

— Да ну?

— Лопни мои глаза! А директор, безрукий, тот стал прикидывать, насколько… извините… вы их с тысяча девятьсот двадцатого года обсчитали и сколько им причитается. Эти несчастные и уши развесили. Сущие скоты, только что не безгласные. А когда директор все подсчитал, один из моцев, постарше, сказал: «Пошли, братцы, к барону за расчетом». И повалили все сюда вместе с коммунистами и другими босяками.

— А что этот подлец Баничиу смотрел? — в бешенстве закричал барон.

— Баничиу с Блотором в засаде сидели, в кустах у протоки, с автоматами. Но в кого им было стрелять? Он просил передать вам эту бумажку.

Папа взял у Пику записку и поднес близко к глазам.

«Капут. Сп. кретин. Крестьяне возбуждены. Нужны не слова, а пули. Я готов. Жду вашего одобрения, если это не противоречит политике, вашей партии. В таком случае успокою многих.

Б».

Папп разорвал бумажку на мелкие клочки, его тонкие, длинные пальцы дрожали. Вдруг старик побелел, лоб его покрылся испариной. Он упал на стул и откинул голову на спинку.

— Спаси господи, умирает! — воскликнул Пику и, обежав вокруг письменного стола, остановился у кресла барона. — Не умирайте, сделайте доброе дело! — взмолился он.

Худое, продолговатое лицо барона позеленело. Стекла пенсне отсвечивали тусклым, мертвым блеском.

— Ничего страшного, — прошептал судорожно сжатыми губами барон, — не волнуйся и оставь меня одного.

— Что вам принести, дорогой? — хныкал Пику. — Чем помочь?

— Тсс, молчи…

Костлявые руки старика безжизненно свисали с кресла. Пику стал на колени и, схватив правую руку, благоговейно поцеловал ее. Это окончательно растрогало старика. Две крупные слезы скатились по его щекам.

— И против таких чувств ополчились наши чужеземцы! — прошептал он. — Спасибо, брат. Ты вернул мне веру в человека.

Потом ярость вновь овладела бароном и вены на лбу угрожающе вздулись.

— Я поговорю с ними сам! Я выступлю с речью! Спинанциу… der Teufel soll ihm buserieren![37]

— Ради бога, не надо, ваше сиятельство. Эти моцы, когда выпьют, сатанеют, как волки… не случилось бы беды…

— Я уеду! Вернусь с войсками. Я их силой заставлю уважать закон, если иначе невозможно.

— Вот это другое дело… Только вы знаете, они решили начать пахоту… В понедельник или во вторник… А коли начнут, тогда кончено… Крестьянину, ваше сиятельство, что в руки попало — то пропало…

Барон задумчиво смотрел на изуродованное, угловатое лицо Пику. Ему стало не по себе.

— Ваше сиятельство, — начал Пику, решив, что наступил момент для решающего разговора, — вы можете еще спасти поместье.

Но барон, казалось, не слышал его. Он схватил со стола колокольчик и тряс им до тех пор, пока в дверях не появился Пинця. Барон приказал ему найти шофера и готовить машину к дороге.

— Ваше сиятельство решили уехать? — удивился Пинця.

— Изволь не приставать ко мне с вопросами. Я уезжаю. Ты останешься здесь. Поместье я потерял. Ты будешь охранять усадьбу. Моими остаются лишь пятьдесят гектаров, всего-навсего.

Пинця в растерянности прислонился к дверному косяку и перекрестился.

— Марш! Выполняй, что тебе сказано! — крикнул барон. — Марш! Указания получишь позднее!

Барон бросился к письменному столу и стал с лихорадочной поспешностью запихивать в объемистый портфель бумаги, таблицы и документы. Сложив все, он взвесил портфель в руке и швырнул в угол комнаты. Пику лихорадочно следил за каждым жестом барона.

— Ваше сиятельство… вы можете сохранить больше… Не только пятьдесят гектаров… Пока не придет наше время… до выборов… А я головой отвечаю, что мы победим на них.

— Что ты говоришь?! — удивился Папп. — Ты, видно, одурел, Маркиш!

Пику подумал, стоит ли вставать еще раз на колени, и решил, что нет. Он подошел к барону и, глядя ему в глаза, медленно заговорил:

— Вы можете спасти больше пятидесяти гектаров… Мы составим акт, что вы мне их продали… пятьдесят или больше, сколько надумаете, гектаров. А уж от меня-то никто их не возьмет. Засяду на своей земле с пулеметом и уложу все село.

Папп некоторое время задумчиво смотрел на носки своих туфель, потом улыбнулся и резким движением схватил Пику за подбородок крепкими, как клещи, пальцами. Он подвел Пику к окну и вплотную приблизил свое лицо. На Пику пахнуло мертвечиной и запахом розовых духов. Увеличенные стеклами пенсне глаза барона казались круглыми, водянистыми и холодными как лед.