Жажда

— Здравствуйте, дядюшка Гэврилэ. Зачем это вы бедняками брезгаете?

— Да как у тебя язык поворачивается говорить такое, дорогой? — испугался Гэврилэ. — Избави бог.

Глигор подошел со шляпой в руке.

— Самому вам, дядюшка Гэврилэ, повезло, или умнее других оказались. Так почему же противитесь, чтобы и мы получили землю?

Гэврилэ хотел что-то возразить, но Глигор нахмурился. Он ощущал сегодня небывалый прилив смелости.

— Зачем с барами заодно идете, коли вас никто не обижает? Господин директор спросил вас: не хотите ли быть старостой? А вы сказали — нет. Почему, дядюшка Гэврилэ? Где же ваша забота о селе? Зря, право зря.

— Ты еще молод, Глигор, и не можешь судить меня. Никто не может меня судить, слишком мало кто меня знает.

— Раз такое дело, дядюшка Гэврилэ, — продолжал Глигор, — то я очень рад слышать, что вы не гнушаетесь бедняками. Теперь и я могу открыться, что люблю вашу Марию. Крепко люблю. Скоро я получу землю и возьму ее хоть в одной рубахе, если уж вы так цепляетесь за свою землю, что даже Эзекиила выгнали из дому. Он где-то прячется, и сдается мне, что ночью избивал тех баб, что записались на землю.

Глигор говорил легко, без запинки, взгляд его был ясным, но смотреть он старался не в лицо Гэврилэ, а куда-то поверх его — в желтую стену дома. Видя, что старик молчит, Глигор понимающе улыбнулся.

— Оно, конечно, всему селу известно, что Мария ваша путалась с Петре Сими, да только мне все одно. Когда-то из-за этого мучился, и коли бы не зарезал Петре кто-то другой, я сам, может быть, прикончил бы его, хоть я человек смирный. Мне теперь все одно, жила она с ним или нет. Все одно. Понимаете?

И Глигор вопросительно посмотрел на Гэврилэ. Но старик, казалось, не слышал его. «Может, не знает, что ответить? — с радостью подумал Глигор. — Не ждал старик такого разговора».

— Старым порядкам — конец, дядюшка Гэврилэ, — громко и с воодушевлением заявил Глигор, откинув назад голову. — Никуда они не годились.

Но Гэврилэ снова промолчал и лишь посмотрел на Глигора широко открытыми, отсутствующими глазами.

— Дядюшка Гэврилэ!..

— Не теперь, Глигор, не теперь. Заходи ко мне, потолкуем обо всем, как полагается. Как полагается, а не так, — шепотом повторил он. — Приходи.

Широкое лицо Глигора расплылось в улыбке.

— Так говорите, приходить? А когда?

— Когда хочешь… — Гэврилэ протянул Глигору маленькую мягкую ладонь. — А все, что говорят злые языки о моей Марии, это вранье.

— Вранье, дядюшка Гэврилэ.

— Коли увидишь моего Эзекиила… скажи, чтобы возвращался домой.

Глигор постоял еще немного у рва, откуда сильно пахло свежей травой и сыростью. Ему не верилось, что Гэврилэ примет его. Смутное беспокойство снова овладело им. Но тут же он подумал, что Мария подчинится отцу, даже против своей воли. Старик умеет управляться с детьми, и пикнуть они при нем боятся. Не пойдет же Гэврилэ на поводу у глупой девчонки. Эти мысли совсем успокоили Глигора, и, вернувшись к толпе, которая все еще теснилась на выгоне, он с прежней туповатой улыбкой смешался с людьми.

6

Когда Пику с дикими воплями влетел на неоседланной лошади во двор усадьбы, женщины, убиравшие граблями аллею, испуганно шарахнулись в стороны. Выбежавший на шум Пинця увидел взмыленную лошадь и Пику, со стонами растиравшего затекшие ноги. Из прикушенной в бешеной скачке губы сочилась кровь.

— Веди к барону. Что таращишь глаза? Пошевеливайся, а то получишь.

Испуганный Пинця сбивчиво попытался убедить его, что барон спит или читает.

— А ну, двигайся, — замахнулся Пику, — иначе будет поздно. Придут и пожгут усадьбу.

Без дальнейших расспросов Пинця провел Пику в дом и, робко постучав в дверь кабинета, подтолкнул его в спину. Папп старательно раскрашивал карту, высунув от усердия кончик языка.

— В чем дело? — удивился барон, увидев перед собой Пику.

— Спасайтесь, — неожиданно завопил тот плаксивым, пронзительным голосом. — Моды идут жечь вас. Спасайтесь! Коммунисты сманили их. Бегите! Иначе несдобровать. Уж и не знаю, удастся ли вам унести ноги.

— Что ты говоришь, Маркиш? — удивился барон, вытянув трубочкой землистые губы. — Что за бестолковщина?

— Смотрите, кабы вам горцы не втолковали, — с преувеличенным волнением верещал Пику, поглядывая на дверь, словно оттуда с минуты на минуту должны ворваться моцы.

Барон испугался. Заметив это, Пику схватился за голову и с деланным отчаянием стал раскачиваться из стороны в сторону.

— Не понимаю. Ничего не понимаю. Объясни мне, — приказал старик.

— Что тут объяснять? Хватайте, что успеете, садитесь в машину и катите, слезно прошу вас. Иначе вас убьют, и тогда прощай все наши надежды.

— Кто меня убьет? — подскочил на стуле Папп. — Ты не знаешь, что говоришь.

Пику молитвенно сложил ладони. В уголках глаз у него выступили слезы.

— Не теряйте времени, умоляю. Быстрее добраться до вас не сумел, лошадь слабая… голодная! А они идут… скоро будут здесь…

— Кто идет? Да успокойся ты…

Пику глубоко вздохнул.