Жажда

Обозленный глупостью сына, Гэврилэ пошел спать, но всю ночь не мог сомкнуть глаз. До сегодняшнего дня все, с кем он имел дело, говорили с ним почтительно, старались угодить, а этот русский ругается, хотя он принял его по-барски. Беспокойство и страх не оставляли Гэврилэ и на другой день, когда офицер стал готовиться к отъезду. Гэврилэ зашел к нему и робко попросил разрешения задать один вопрос.

— Говори, — коротко ответил офицер.

— Не гневайтесь, но мне невдомек, за что вы рассердились на меня. Возможно, я чем-нибудь не угодил вам… тогда прошу прощения. Вы сказали, что я кулак, а я не понял…

— После поймешь, — сказал офицер, но уже более мягко. — Ты богатый, другие бедные… Теперь у вас будет революция, и бедные побьют вас.

— Господи помилуй, за что же побьют?

— За то, что вы сосете их кровь.

Гэврилэ окаменел и, не находя ответа, переминался с ноги на ногу. Так и не сказав ни слова, он приказал Эзекиилу проводить офицера до ворот и как следует запереть их после этого.

С этого дня Гэврилэ стал еще более молчаливым, чем прежде. По вечерам, когда собравшиеся у него люди рассказывали разные истории, он только качал головой, давая понять, что тоже знает немало, но предпочитает помалкивать.

Однажды вечером Глигор Хахэу — огромный, как гора, детина — рассказал, что видел в городе большую демонстрацию коммунистов. Огромные толпы людей шли по улице с флагами и кричали: «Долой Маниу и Брэтиану»[9]. На площади один из них сказал речь, в которой упомянул и о крестьянах.

— Пусть поразит меня бог, ежели вру, — тряхнул огромной, как каравай, головой Глигор. — Человек этот сказал: «Надо дать землю беднякам, вернувшимся с фронта». А это было бы по справедливости, — задумчиво добавил он, надвигая шапку на глаза.

В следующее мгновение все застыли от неожиданности. Обычно молчаливый, Гэврилэ, с вытаращенными глазами, накинулся на Глигора.

— Не стыдно тебе, Глигор? Не знаешь, что говоришь?.. В уме ли ты? Поманят тебя землицей, а ты — хап, цап! Рыбу ты когда-нибудь в жизни ловил? А? Выходишь, верно, на берег Теуза и орешь на нее или лупишь дубиной по воде, чтобы оглушить ее? Нет, без приманки и рыбу не возьмешь!

Глигор насупился и что-то замычал, как бык, но вовремя спохватился. Не годится ссориться с Урсу в такие времена.

— Не сердись, дядюшка Гэврилэ, — засмеялся он, стараясь казаться веселым. — Больно велика и хороша приманка. Дай мне югэр земли, вот я и человек.

Все закивали головами, соглашаясь с ним. Ярость Гэврилэ вдруг разом упала, и за весь вечер он не произнес больше ни слова.

Только когда стали расходиться и Гэврилэ протягивал всем по очереди вялую, безжизненную руку, он бросил вдогонку уходящему Глигору:

— Эх, Глигор, Глигор! Блаженны нищие ухдом… Ты рассказывал, как голодранцы кричали: «Долой Маниу и Брэтиану!» А знаешь ли ты, кто они такие? Во всей Румынии нет более мудрых людей. Вместо того чтобы молить бога об их здравии, — ведь они старики, — ты мне рассказываешь, что кричали эти…

— Да, да, — попытался исправить положение Кулькуша. — Это большие люди…

На следующей неделе Гэврилэ подписался на «Дрептатя»[10]. Каждый вечер он читал собравшимся у него людям статьи, где говорилось о проделках и коварстве коммунистов, притесняющих румын. Наткнувшись на статью Хациегану, где сообщалось, что национал-царанисты тоже собираются провести аграрную реформу, он ткнул ее под нос Глигору.

— Вот, Глигор, видишь? Это люди с головой, и если скажут слово, так можно верить.

Глигор, который уже несколько дней ломал голову, как ему выпросить у Гэврилэ лошадей, с радостью согласился.

— Мы, те, кто помоложе, дядюшка Гэврилэ, во многом не разбираемся. Знаем только, что натерпелись на войне. Ты этого не знаешь, а может, сыновья рассказывали. Дело в том, что совсем мы обнищали, а то иначе…

2

Огромный купол вечернего неба, откуда льется на землю слабый, рассеянный свет, лег краями на землю, где-то далеко на горизонте, там, где даже в ясные вечера кажется, будто назревает буря.

После жаркого дня неожиданно наступил довольно прохладный вечер. С Теуза доносится запах ила и сонное журчание воды. Тени акации постепенно вытягиваются, а белые стены домов в этом вечернем полумраке выделяются еще ярче, чем при солнечном свете.