Жажда

Зажиточные крестьяне, видя, как ловко обернулся Пику в эти трудные времена, стали смотреть на него по-другому, решив, что он не такой уж пропащий человек. Клоамбеш, который прежде при каждом удобном случае высмеивал Пику, искал теперь его дружбы, приглашая выпить за компанию, и обращался за советами, особенно после того как его избил Митру. Но Пику слушал Лэдоя, думая о другом и не особенно доверяя этим признакам почтения. У чего и без того хватало своих забот, и ему было наплевать на жалобы этого старого ворона. Слыша, как люди спорят и ссорятся из-за политики, Пику сделал свои выводы. В соседнем селе Адя жило всего пять румынских семей, остальные — венгры и немцы. Пику пустил по Лунке слух, что земли венгров будут распределены между румынами-фронтовиками, а сами венгры должны будут убраться куда угодно или пойти в батраки к румынам. Пику так часто рассказывал эту басню, что в конце концов сам поверил в нее и стал с нетерпением ждать, когда наконец будет восстановлена справедливость. Прежде ему и в голову не приходило ненавидеть других крестьян только потому, что они не румыны. Теперь же он приходил в бешенство, услышав хоть одно венгерское слово. Однажды он так допек кузнеца Гьюси, что тот схватился за молот. Кузнеца поддержали и другие крестьяне, находившиеся в кузнице. Потом в Лунке прошел слух, что в один из ярмарочных дней Пику врезался телегой в толпу венгерских ребят, а когда один из них, думая, что он не может сдержать лошади, повис на оглобле, Пику сбил его с ног и оставил лежать без чувств среди дороги. У писаря из села Адя Кюллоси он сбил кнутом шляпу, в пастора Агостона плюнул, заявив, что тот вывесил венгерский флаг, когда пришли солдаты Хорти (что было, между прочим, правдой), жену учителя Денеша обругал курвой, а доктору Лоринцу, который сделал Риго аборт, выбил камнями ночью все стекла.

Слава о Пику, как об отъявленном головорезе, вскоре загремела по всем окрестным венгерским селам. Люди сходили с дороги и делали вид, что не замечают его, когда он проезжал в телеге стоя во весь рост, надвинув на глаза черную шляпу. От гордости Пику смотрел на них почти дружелюбно.

4

Перед домом Пику гудела толпа. Весть о том, что венгры из Шиманда подстерегли Пику у моста через Сартиш, избили до полусмерти, разнесли вдребезги телегу, а лошадей угнали в лес, мгновенно облетела село.

Когда Гэврилэ подошел к дому, его сразу окружили. Крестьяне не могли разобрать в темноте, кто пришел, и пробирались вперед, расталкивая соседей локтями, Гэврилэ весь взмок, прежде чем ему удалось пробиться в дом.

В большой комнате едкий табачный дым смешивался со сладковатым запахом крови. Повитуха Катица Цурику, раскачивая широкими бедрами, хлопотала, отдавая приказания.

В постели на четырех подушках стонал и скрипел зубами Пику. Половина лица его была сплошным синяком. Из разбитого носа струилась кровь. Глубокая, как от пилы, рана пересекала лоб и терялась в колючих светлых волосах. Над левым глазом чернел темный, как слива, кровоподтек. У изголовья с растерянным видом сидела жена.

Заметив Гэврилэ, Пику попытался улыбнуться, но лицо его исказилось страшной гримасой — остатки выбитых зубов царапали губы.

— Пришел, — глухим, словно из бочки, голосом пробормотал он. — Я не звал тебя… Сидел бы дома… Идиоты… Что смотрите? Человек борется за вас, а венгры ломают ему кости. Что пялитесь на меня? Убирайтесь вон!

— У него бред! Не обращайте внимания, господин Урсу, — заявила Катица Цурику, любившая выражаться по-господски.

— Ничего, все наладится, — по-стариковски прошептал Урсу, усаживаясь на край постели.

— Что наладится, Гэврилэ? — возмутился Марку Сими и закачал почти под потолком своей высокой меховой шапкой, которую не снимал ни зимой, ни летом, так как был лыс как яйцо. — Если так пойдет, не сегодня-завтра всех нас перебьют.

— И пусть перебьют, слюнтяи! — прохрипел Пику.

Гэврилэ обернулся к собравшимся в комнате. Он знал их всех и попытался в одно мгновение оценить, на что они способны, да еще такие пьяные, как теперь. Тут были Алексие Мавэ — когда-то известный в Лунке прихвостень либералов, теперь какой-то ссохшийся и осунувшийся, тугодум Григоре Лапу — самый богатый в Лунке пасечник, высокий и костлявый Петре Миллиону, похудевший молчаливый Лэдой, который покачивал головой, словно хотел сказать: «Вот, говорил я вам, а вы не верили», — нахохлившийся Глигор Хахэу со склоненной вперед головой, похожий на быка, собравшегося боднуть. Павел Битуша — первый болтун на селе — пустил по кругу большую бутыль цуйки. При тусклом свете лампы казалось, что лица всех покрыты тонким слоем грязи.

Пику вдруг коротко застонал и повернулся на бок. Изо рта у него хлынула кровь. Жена вскочила и подняла ему голову, но с таким безразличным и тупым видом, словно держала в руках булыжник.

— До каких же пор мы будем терпеть? — взвыл вдруг у дверей чей-то гнусавый, плаксивый голос.

— Добрый вечер, господин учитель, — прозвучал вместо ответа хриплый хор голосов.