Жажда

— Как не знать! Поговаривали, и теперь дадут. Я слышал, что в других местах новое правительство поделило между крестьянами помещичьи земли. А у нас что делить? Имение Франца Кранца роздали еще в тысяча девятьсот двадцатом году, а потом земля снова скопилась у Лэдоя, Гэврилэ Урсу — святого. Даже если отнять у них, всем не хватит. Я думал…

— А имение Паппа в Зеринде? — неожиданно спросил Джеордже.

Митру вытаращил, глаза и уставился на него, потом улыбнулся, намекая, что он тоже не лыком шит и понимает, что директор шутит. Но Джеордже внимательно смотрел на собеседника и продолжал: — Вон там скопилась вся земля Франца-Фердинанда… Пойми ты это… Земля хорошая, но запущенная, около пятисот югэров, да выгон, — продолжал он, так и не дождавшись ответа Митру.

— Хорошая-то хорошая, — Митру закашлялся. — Дайте еще цигарку, а то курить страсть как захотелось. И земля-то эта в нашей волости.

— Ты действительно не понимаешь или притворяешься? — вспылил Джеордже. — Все поместья площадью больше пятидесяти гектаров экспроприируются. Поместье Паппа уцелело лишь потому, что все местные чиновники — царанисты. Если будем тянуть, Папп разделит поместье между своими людьми. Уж он-то сумеет вывернуться…

— Господин Папп — отец и защитник румын, — укоризненно проговорил Митру. — Все село знает его еще со времен венгерского владычества. Боже упаси сказать что-либо подобное, на вас накинутся и Лэдой, и Пику, и Гэврилэ. Я слышал, они организуют царанистскую партию у нас в Лунке во главе с Кордишем.

— Ты с ума сошел! — крикнул Джеордже. Ему казалось, что Митру смеется над ним. — Неужели ты не понимаешь, что теперь право на стороне тех, кто работает. А Папп разве работает? — продолжал он с раздражением, чувствуя, что не может найти общий язык со своим собеседником.

— Может, и работает, да занимается какими-нибудь своими делами…

— Но ведь землю-то он не обрабатывает! На ней трудятся эти несчастные поселенцы…

— Ну, об этих говорить нечего — голодранцы, никудышные люди, нищие…

— А ты сам кто такой?.. — воскликнул Джеордже.

— Я из Лунки, не пришелец, не чужой… — возразил Митру, не поднимая головы и рассматривая свои колени.

— Подумай только, если мы не пошевелимся, земля снова попадет в чужие руки, как после первой войны…

Митру зло усмехнулся.

— Бросьте, господин директор. Нет правды на земле и не может быть.

— Как это не может быть? Если вы, угнетенные, будете за нее драться…

— Дрались мы и с русскими и с немцами. И потом я так скажу — нельзя прислушиваться к голосу сатаны… Долго ли человеку взбеситься, взяться за топор и отнять у другого… Это не дело! Нет! Нет! Люди должны жить в мире и согласии. Один богат, другой беден — господи, пошли всем им здоровья…

— Митру, слушай меня внимательно. Поместье все равно разделят. Будет создана комиссия по наделению землей. Почему ты не хочешь взяться первым за это дело? Я считал тебя умным парнем, а ты говоришь, как старая баба, как мать…

— Много мне дал мой ум, — холодно возразил Митру. — Так, значит, это правда? — переспросил он, помолчав.

— Что правда?

— Что вы записались в коммунисты?

— Да, это правда.

— И вас приняли?

— А почему бы не принять? Конечно.

— Так ведь и у вас тоже есть земля… И вы сами не работаете на ней…

Джеордже побледнел, но Митру не заметил этого и продолжал говорить, не отрывая глаз от земли.

— Не верю я тому, кто жалеет меня. Если дает, то для того, чтобы потом содрать с меня побольше. Вот вы говорите, что я умный. Какое там! Читал газеты да две-три книги, умею говорить по-городскому. Но так лучше… Я уже думал об этом… Бедняку не пристало умничать, ему же хуже, больнее будет жечь его нужда… Ежели ты умен, то лучше прикинуться глупым. Коли будут делить поместье Паппа и дадут мне долю — возьму и скажу спасибо. Только, конечно, большую часть скупят Гэврилэ, Лэдой, Пику и другие…

Митру поднял голову, и, хотя слова его больно задели Джеордже, тот не мог не заметить странное, застывшее выражение лица крестьянина.

— Во мне что-то оборвалось, господин директор, вот здесь, — ткнул себя в лоб Митру. — И здесь, ударил он себя ладонью по груди.

Взглянув еще раз на Теодореску, Митру понял, что тот больше не слушает его. Наверное, обиделся. Ну что ж! Имеет и он право когда-нибудь облегчить душу… А может все-таки скажет еще что…