Жажда

Каждый четверг в Тырнэуць устраивалась ярмарка. Теперь там торговали не только скотом и зерном, а всем, чем придется, даже краденым — от медицинских инструментов до винтовок и револьверов. Правда, оружие продавали тайком на мельнице Сопрони.

До окраины села проехали благополучно, но там, перед остатками противотанкового заграждения, в узких проходах между высокими, вбитыми в землю столбами и укрепленными глиной флешами из ивовых прутьев, образовалась пробка — опрокинулся воз с сеном. Хозяин поставил телегу поперек дороги и не хотел никого пропускать до тех пор, пока снова не нагрузит свой воз.

Сидевший с краю Суслэнеску страдал от тряски и уже пожалел, что поехал. Ярмарка представлялась ему теперь не нагромождением ярких, сочных красок, всеобщим веселым возбуждением, а чем-то грязным и раздражающим под серым, взлохмаченным небом. Время, проведенное в деревне, успокоило Суслэнеску. Здесь он почти не слышал разговоров о политике и не дрожал от страха в ожидании неминуемых бедствий. Однако примитивный и убийственно-однообразный образ жизни обитателей села угнетал его не меньше этого страха. Даже Теодореску, которого он так и не смог разгадать, наскучил ему. Разговаривали они теперь реже — все их споры заходили в тупик, что Суслэнеску объяснял умственной ограниченностью Джеордже. Он предпочитал Эмилию за ее естественную красоту и ясность убеждений, хотя и замечал в ней странную смесь алчности и детского простодушия. Старуха пугала его, словно какое-то неведомое колючее животное — он подозревал в ней вражду ко всему окружающему, удесятеренную слепотой. Однажды Суслэнеску даже захотел, чтобы Анна ощупала его лицо, надеясь, что, ближе узнав его, она проникнется к нему сочувствием, но в конце концов побоялся и со страхом вспоминал потом о своем намерении.

Наконец проезд освободился и выросшая за это время вереница телег с шумом и лязгом выползла на дорогу. Окружающая картина пугала Суслэнеску, как внезапно раскрывшаяся перед ним пропасть. Все представлялось ему бездонным хлюпающим болотом, погруженным в какую-то непонятную тишину. Даже каркание ворон заставляло его вздрагивать, а видневшаяся вдали станция выглядела печальной и серой.

— Я слышал, сегодня здесь будет большая заваруха, — неожиданно сказал Митру.

— Какая заваруха? — заинтересовалась Анна.

— На ярмарке. Говорят, что наши собираются бить венгров, тех, что покалечили Пику. Будто и винтовки захватили…

Джеордже искоса посмотрел на Митру, чтобы узнать, известно ли ему еще что-нибудь, но тот, поняв его взгляд, только пожал плечами.

— Так им и надо, — обрадовалась старуха.

— Пусть бьют, — согласился Митру. — Мое дело маленькое, свезти вас на ярмарку, продать свинью.

— Хороша свинья, жирная. Жалко, что приходится продавать, жира с ладонь будет.

Телега проезжала мимо полуразрушенного здания, окруженного зарослями акации. Здесь размещалось когда-то управление поместьем Франца-Фердинанда, потом королевская фазанья ферма, сгоревшая во время войны. Ходили слухи, что сожгли ее крестьяне из Лунки, растащив предварительно остававшуюся там мебель. В сторону уходила узкая, но хорошо вымощенная прямая дорога, теряясь в рощице акаций, откуда поднималась острая красная крыша. Джеордже и Митру молча переглянулись — там была усадьба Паппа, а вокруг нее те самые пятьсот югэров земли.

Клячи Траяна устали, и телегу Митру то и дело обгоняли ехавшие сзади крестьяне. Джеордже заметил, что действительно что-то готовится. Крестьяне из Лунки старались не отрываться друг от друга, а когда какой-то венгр попытался втесаться в вереницу их телег, послышалась ругань и удары бича. Но венгру удалось удрать. Перевалив через придорожную канаву, он погнал лошадь прямиком в поле. Позднее телега Митру нагнала пожилого железнодорожника на старом велосипеде без шин, ехать на котором было труднее, чем ходить пешком. Заметив их, железнодорожник остановился и слез с велосипеда.

— Господин директор, господин директор, — стал кричать он. — Сойдите на минутку, я должен сказать вам кое-что. — Это был стрелочник Кула Кордиш — брат учителя. В противоположность учителю, это был спокойный, мягкий человек, приходивший в ужас от одной мысли, что он мог бы с кем-нибудь поссориться.

Джеордже соскочил с телеги и подошел к стрелочнику. Кула отвел его в сторонку, к канаве.

— Хорошо, что я вас нашел, — зашептал он, хотя никто не мог их услышать. — Мне поручили передать вам, чтобы вы зашли в комитет партии, к товарищу Силаги… Сегодня здесь будет большая перепалка, — еще тише добавил он.

— А разве вы коммунист? — удивился Джеордже.

— Да как бы сказать… член партии. У нас на железной дороге все записались. А вы знаете, где комитет? За реформатской церковью в доме Петерфи, того, что сбежал с Хорти, лучше сидел бы тихонько на месте.

— Спасибо, дядюшка Кула, заходите ко мне. Я бы предложил вам сесть в телегу, но, как видите, нет места.

— Не беда. Доберусь и на этой ржавой развалине. — И Кула вытер красный вспотевший нос. — Что-то с нами будет, господин директор? Что будет? — нахмурился он.

— Откуда знать, может быть обойдется…